У Блэза был такой вид, словно он хотел возразить даже против этого, но сдержался, и охрана уволокла купца. Синь понимала, что необходимо дать всем понять еще одну вещь этим поступком; в конце концов, она уже давно правила страной, вместе с Гибором, а потом одна. Образ власти имеет очень больше значение: нельзя допустить, чтобы в Горауте думали, будто в управляемой женщиной Арбонне власть слабая и мягкая. Синь знала, что у них уже и так сложилось такое мнение. Нельзя оставлять их в этом заблуждении. Она сурово смотрела на Блэза и ждала, когда тот кивнет головой.
— Я не могу спасти этого глупца, — сказал он купцам и коранам Гораута. Правильные слова, все их запомнят. Он быстро учился. В то же утро того человека казнили, но чисто, не стали клеймить или ломать его; он был символом, а не нарушителем перемирия. Здесь, в Арбонне, они не такие, как те, с кем им предстоит сражаться. Она готова утверждать это до конца своих дней.
Все это случилось еще осенью, после сбора винограда, когда падали листья. Теперь, в эту холодную, ясную, сверкающую зимнюю ночь, она слушала, как сирналь стучится в окна, подобно духу мертвеца, и маленькими глоточками пила подогретое вино с пряностями, держа кубок обеими руками; его тепло успокаивало ее, как и вкус, и аромат вина. Две служанки сидели на скамьях у двери, обхватив ладонями полые серебряные шары, в которых тлели угольки. Бертран привез эту идею много лет назад, насколько она помнила, из путешествия в дикие края к востоку от Гётцланда. Он совершил множество подобных опасных путешествий в первые годы после смерти Аэлис.
— Он винит себя, — терпеливо повторял Гибор. — Мы ничего не можем с этим поделать.
Повнимательнее вглядевшись в этих двух девушек, Синь заметила, что Перретта, младшая, дрожит. Она нетерпеливо тряхнула головой.
— Во имя Риан, придвиньтесь ближе к огню, вы обе, — сказала она более раздраженным тоном, чем намеревалась. — Мне от вас не будет никакого толку, если вы простудитесь и умрете.
Конечно, это неправильно, ей не следует срывать свое настроение на окружающих. Но что еще ей остается делать? Она — старая женщина в холодном замке в Разгар зимы. Она теперь может лишь сидеть или стоять у очага и ждать, позволят ли им богиня и бог выиграть эту игру в кости, ставка в которой — жизнь множества людей и судьба двух государств.
Девушки испуганно поспешили повиноваться. Розала подняла глаза от своей вышивки и улыбнулась.
— Почему ты так спокойна? — резко спросила Синь. — Как ты можешь сидеть так спокойно?
Улыбка погасла. Розала молча подняла свою работу, и графиня увидела в первый раз спутанные, неровные стежки и заметно дрожащие руки, которые протягивали ей испорченную вышивку.
Туман очень осложнил дело. Таун все еще ничего не видел внизу, хоть и напрягал зрение, всматриваясь в серый густой мрак. На опушке леса для него должны были на короткое время зажечь факел и тут же погасить его. Но сегодня ночью он бы не разглядел свет факела с этой стены даже прямо под тем местом, где стоял.
Даже звуки были приглушенными, но не настолько, чтобы он не смог наконец услышать звон конской сбруи, а потом тот же звук повторился еще раз неподалеку. Они прибыли. Пора. Понимая все, что может случиться в следующие минуты, и поэтому охваченный страхом — неизбежным страхом, — Таун быстро прошел вдоль стены к лестнице и начал спускаться к караулке, держась одной рукой за стену, чтобы не потерять в темноте равновесие.
Когда он появился в дверях, все четверо стражников вскочили из-за стола. Он быстро кивнул головой.
— Время пришло, — сказал он.
— Время для чего? — спросил Эртон за секунду до того, как Жирард ловко ударил товарища рукоятью своего кинжала по затылку. Эртон — Таун не смог решить, можно ему доверять или нет, — рухнул вперед, и пришлось быстро подхватить его раньше, чем он перевернет стол и кости с грохотом рассыплются по полу.
— Вот не везет, — заметил Жирард. — Я как раз должен был выиграть в первый раз за всю ночь. — Таун сумел улыбнуться; двум другим стражникам, помоложе, которые заметно нервничали, это не удалось.
— Теперь у нас игра покрупнее, — сказал Таун. — Помолитесь и открывайте ворота. — Он вышел и встал за железной опускной решеткой, которая начала подниматься. Конечно, послышался шум, загрохотали цепи, но на этот раз туман оказался полезным, и Таун сомневался, чтобы кто-то услышал этот заглушенный им шум по другую сторону двора, внутри замка.
Когда решетка поднялась достаточно высоко, он шагнул вперед, пригнувшись под нижними пиками, и стал ждать дальше, глядя в холодный ночной туман. Пока никаких факелов, вообще ничего не видно, только снова донесся слабый топот коней сквозь низкий, клубящийся туман. Потом за его спиной раздался другой звук, когда решетка с лязгом вошла в паз в верхней части ворот и стражники быстро начали опускать мост над сухим рвом.
Когда мост опустился, замок Гарсенк оказался открытым для тех, кто ждал в тумане, и первая часть того плана, ради которого Таун вернулся домой, была выполнена. Легкая часть.
Он шагнул на деревянный мост и в тот же момент скорее почувствовал, чем услышал чьи-то шаги, приближающиеся с противоположного конца. Он все еще ничего не видел. Туман удваивал его тревогу, вызывал примитивное, иррациональное чувство ужаса. Он даже не различал доски моста у себя под ногами. Таун остановился.
— Зажгите свой факел, — произнес он, стараясь говорить как можно спокойнее. Звук голоса слабо прозвучал в окружающей темноте и смолк.
Воцарилась тишина, так как приближающиеся шаги тоже смолкли. Таун чувствовал себя так, будто его окутал серый саван и он готов к погребению. Эта мысль заставила его содрогнуться.
— Зажгите факел, — еще раз повторил он молчаливым фигурам на мосту перед ним.
В конце концов он услышал удар по кремню, и через мгновение до него донесся смолистый запах загоревшегося факела. В тумане свет распространялся на небольшое расстояние, образуя маленький круг, слабо совещенный островок света на мосту.
Достаточно яркий, чтобы осветить Гальберта де Гарсенка, верховного старейшину Гораута, огромного, безошибочно узнаваемого, стоящего прямо перед ним с двумя коранами по бокам.
— Счастлив выполнить твою просьбу, — произнес верховный старейшина своим незабываемым голосом. — Осветить первого из предателей, которых мы сейчас с удовольствием сожжем. Я подожгу твой костер тем самым факелом, о котором ты попросил.
Таун почувствовал, как мир рушится у него под ногами, словно пришла последняя тьма в конце времен. У него от ужаса перехватило дыхание. Он не мог двинуться с места и испугался, что сейчас упадет.
— Даже не думай о бегстве, — прибавил Гальберт, его низкий голос выражал глубокое презрение. — У меня за спиной четыре лучника, они целятся в тебя, и этого света им более чем достаточно.
На дальнем конце моста раздались гулкие шаги, они приближались из-за спины старейшины, из-за пределов светового круга.
