— Ты лучше расскажи мне, что случилось, — сказал он, заставляя себя вернуться в настоящее. Опасность таилась и в воспоминаниях, и в фантазиях.
— Ссыльный герцог Сандре умер вчера ночью, — сказала Катриана. Она оглянулась, но улица оставалась пустынной. — По какой-то причине, никто не знает почему, Альберико разрешает устроить ему проводы со всеми почестями во дворце Сандрени сегодня вечером и завтра утром, а потом…
Она замолчала, ее голубые глаза горели. Сердце Дэвина внезапно забилось быстрее, и он закончил вместо нее:
— Похороны? Со всеми обрядами? Не может быть!
— Со всеми обрядами! И, Дэвин, Менико пригласили сегодня после обеда на прослушивание! У нас появился шанс участвовать в отпевании, о котором будут говорить целый год во всех провинциях Ладони!
Сейчас она выглядела очень юной. И очень красивой. Глаза у нее сияли, как у ребенка.
— Поэтому ты поспешила найти меня, — пробормотал Дэвин, медленно кивая, — пока я не успел напиться до бесчувствия от неудовлетворенного желания. Теперь, впервые, преимущество было на его стороне. Это был приятный поворот событий, особенно в сочетании с действительно потрясающей новостью. Он зашагал вперед, и она вынуждена была почти бежать за ним.
— Все совсем не так, — запротестовала Катриана. — Просто это очень важно. Менико сказал, что твой голос будет нашим главным козырем, что ты особенно хорошо исполняешь ритуальные песнопения.
— Не знаю, чувствовать ли себя польщенным или оскорбленным тем, что ты сочла меня настолько непрофессиональным, решив, что я опоздаю на репетицию накануне Праздника.
— Ни тем, ни другим, — ответила Катриана д'Астибар с легким намеком на прежнюю резкость в голосе. — У нас нет для этого времени. Просто ты должен хорошо спеть сегодня после обеда. Лучше, чем когда-либо раньше.
Ему следовало бы сдержаться, понимал Дэвин, но настроение у него было слишком приподнятым.
— В таком случае ты уверена, что мы не пойдем к тебе в комнату? — напрямик спросил он.
Он не знал, как много зависело от следующего мгновения. Затем Катриана д'Астибар громко и впервые свободно рассмеялась.
— Вот так-то гораздо лучше, — усмехнулся Дэвин. — Я уже начал было всерьез сомневаться, есть ли у тебя чувство юмора.
Она перестала смеяться.
— Иногда я и сама сомневаюсь, — почти рассеянно ответила Катриана. Потом прибавила совершенно другим тоном: — Дэвин, я не могу выразить словами, как мне хочется получить этот контракт.
— Ну конечно, — ответил он. — Он может сделать нам карьеру.
— Правильно, — согласилась Катриана. Потом прикоснулась к его плечу и повторила: — Я не могу выразить словами, как мне хочется получить этот контракт.
Он мог бы увидеть в этом прикосновении обещание, если бы был менее чутким и если бы не то, как она произнесла эти слова. В ее тоне совсем не было честолюбия или страстного желания, как понимал его Дэвин.
В нем он услышал тоску, и она проникла в такой уголок его души, о существовании которого он и не подозревал.
— Сделаю все, что смогу, — через несколько мгновений пообещал он, вспомнив без всякой причины о Марре и о пролитых им слезах.
Дома в Азоли рано поняли, что у него есть способности к музыке, но это было уединенное место, и его обитателям не с чем было сравнивать его дар, чтобы правильно судить о подобных вещах.
Одним из первых воспоминаний Дэвина об отце, — которое он часто призывал, потому что в этом воспоминании его жесткий отец казался мягким человеком, — было то, как он напевал мелодию какой-то старой колыбельной, чтобы помочь сыну уснуть в ту ночь, когда тот свалился в лихорадочном жару.
Мальчик, которому тогда было года четыре, утром проснулся здоровым и замурлыкал себе под нос эту мелодию, совершенно точно воспроизводя высоту тона. На лице Гэрина появилось сложное выражение, которое позже Дэвин научился связывать с воспоминаниями отца о жене. Однако в то утро Гэрин поцеловал своего младшего сына. Единственный раз на памяти Дэвина.
Эта мелодия стала их общей тайной. Они напевали ее вместе, неумело и приблизительно стараясь соблюдать гармонию. Позднее Гэрин купил младшему сыну уцененную трехструнную сиринью во время одной из поездок на базар в город Азоли, которые совершал дважды в год. После этого было несколько вечеров, которые Дэвин действительно любил вспоминать, когда они с отцом и близнецами пели у очага баллады моря и гор перед сном. Попытки убежать из влажной, скучной равнинной Азоли.
Став старше, он начал петь для некоторых других фермеров. На свадьбах и крестинах, а однажды вместе с одним странствующим жрецом Мориан они спели на два голоса «Гимн Мориан, богине Врат» в дни осеннего Поста. Жрец после хотел лечь с ним в постель, но к тому времени Дэвин уже научился уклоняться от подобных предложений, никого не обижая.
Еще позже его начали приглашать в таверны. В северной Азоли не было возрастных ограничений на выпивку. Там мальчик становился мужчиной, как только мог проработать в поле весь день, а девочка становилась женщиной после первых месячных.
И именно в таверне под названием «Река» в самом городе Азоли, в базарный день, Дэвин, которому только что исполнилось четырнадцать лет, пел «Путешествие из Корсо в Корте», и его услышал представительный, бородатый человек по имени Менико ди Феррат, оказавшийся хозяином труппы музыкантов. Он на той же неделе увез его с фермы и изменил его жизнь.
— Мы следующие, — сказал Менико, нервно разглаживая на толстом животе свой лучший атласный камзол. Дэвин, от нечего делать наигрывавший на одной из свободных сириний свою самую первую колыбельную, ободряюще улыбнулся снизу вверх своему работодателю. Теперь уже своему компаньону.
Уже в семнадцать лет Дэвин перестал быть учеником. Менико, устав отказываться от предложений перепродать контракт своего юного тенора, в конце концов предложил Дэвину стать членом Гильдии странствующих певцов и постоянное жалованье. Сперва он, разумеется, дал понять, сколь многим молодой человек ему обязан и что лишь преданность можно считать приблизительно адекватной платой за подобную милость. Собственно говоря, Дэвин это знал, и все равно он любил Менико.
Год спустя, после очередных предложений от хозяев конкурирующих трупп во время летнего свадебного сезона в Корте, Менико сделал Дэвина компаньоном и дал ему десять процентов от выручки. Произнеся ту же речь, почти слово в слово, что и в прошлый раз.
Это была большая честь, и Дэвин это понимал. Только старый Эгано, барабанщик и мастер игры на басовых струнных из Чертандо, который был вместе с Менико со дня создания труппы, тоже имел долю партнера. Все остальные были учениками или странствующими музыкантами на временных контрактах. Особенно сейчас, когда после последней эпидемии весенней чумы на юге все труппы Ладони испытывали нехватку в людях и старались заполнить бреши временными музыкантами, танцорами и певцами.
Призрачная цепочка звуков, едва слышная, отвлекла внимание Дэвина от сириньи. Он поднял глаза и улыбнулся. Алессан, один из троих новых членов труппы, легонько наигрывал мелодию той колыбельной, которую играл Дэвин. На тригийской пастушеской свирели мелодия получалась странной, неземной.
