– Каковы ваши планы?
– Ботулотоксин и его производные, тетаноспазмин (это возбудитель столбняка), диамфотоксин, палитоксин, сакситоксин, тетродотоксин и так далее. Это я говорю только о ядах животного происхождения. Другое направление исследований – это изучение веществ искусственного происхождения и полусинтетических.
– После ваших слов у меня возникает вопрос. Кроме ядов…
– …конечно, – перебивает его Бергер. – Кроме ядов, мы должны исследовать огромное количество неядовитых веществ в целях выяснения их пользы. Просто мы сразу взялись за рицин ввиду его предполагаемой высокой эффективности.
Над головой «пациента» за стеклом идёт линия кардиограммы. Робот-хирург непрестанно мечется под управлением одного из врачей. Другой находится рядом с подопытным, рассматривая ход операции в непосредственной близости.
– Что они делают сейчас?
– Изучают воздействие вещества на живой организм. Лапароскопические и лазерные методы тут не подходят. Впрочем, как и нанокамеры. Нужно видеть всё напрямую.
– Кстати, а нанохирургия?
– Вопрос в том, что вырезать. Вы же понимаете, вринкл – не рак, не удалишь больной орган и не заменишь новым. Отказывает весь организм. Поэтому хирургия, какая бы она не была, тут бессильна. Химия – действеннее.
Неожиданно тело подопытного начинает биться в конвульсиях.
– Боюсь, этого потеряем.
– У него всё равно нет имени.
– Но его можно было бы использовать повторно. Первого мы трижды использовали.
– Жестоко.
– Они всё равно ничего не чувствуют. А если и чувствуют, то не умеют это правильно интерпретировать. Разум уже не работает. Это как раздавить таракана. Ему больно, но не так, как нам. Ему проще терпеть боль, потому что нет ума, с которого можно сойти.
Некоторое время они молчат. Подопытный продолжает дёргаться.
– На самом деле, – говорит Бергер, – мы идём по той же дороге, по которой в конце второй мировой войны шли японцы. Им бы ещё лет десять, и они создали бы лекарство от рака. Без проблем. Цель в данном случае оправдывала средства. Они называли своих подопытных «брёвнами», хотя у них был разум, это были здоровые живые люди.
– «Брёвна», – протягивает Варшавский. – Точное название.
– Мы не используем его, чтобы избежать сравнения с фашизмом, когда проект будет рассекречен. Понятно, что внутренняя кухня останется недоступной для обывателя, но журналисты – народ пронырливый, могут что-то да раскопать. Если всплывёт подобная терминология, можно хоронить весь проект независимо от решения Совета Европы.
– Вы правы, Бергер. Вы совершенно правы.
Варшавский думает, что Бергер ещё опаснее его самого, ещё циничнее, ещё злее. Необходимое зло в лице Бергера вызывает у министра что-то вроде страха перед абсолютным хладнокровием врача. И Варшавский уважает это качество Бергера.
Врач за стеклом разводит руками.
– Всё, потеряли. Результаты будут через несколько минут. Если вам интересно, можете остаться. Я дам необходимые пояснения.
– Я и не думал пока что уходить. Вы же понимаете, что моя карьера зависит от этих результатов ничуть не меньше, чем ваша.
– Понимаю, Анатолий Филиппович, прекрасно понимаю.
Бергер идёт по коридору в операционную.
Я надеюсь, меня простят, почему-то думает Варшавский. Я надеюсь, меня простит человек, который только что отдал жизнь во имя жизни других.
9
Господин Президент Европы Джейкоб Якобсен полулежит в своей постели. Он уже не может вставать, но всё ещё, как ни удивительно, находится в здравом уме и твёрдой памяти. Интерьер спальни соответствует другим интерьерам замка: резные деревянные стены, огромная кровать с балдахином. Только роботы-сиделки не вписываются в викторианскую атмосферу резиденции Якобсена.
Экран сигнализирует о визите Эйткена. Тот смотрит в камеру.
– Господин Президент, позвольте войти.
– Входите, Камиль.
Двери разблокируются.
Эйткен появляется, чёрный карлик, призрак девятнадцатого века.
– Что у вас, Камиль?
– У меня данные о работах, проводимых компанией «Антивринкл».
– Что-то давно отчётов не было.
– Три недели. Они работают довольно успешно, насколько можно судить по предоставленным данным. В настоящее время они экспериментируют с рицином и его производными. Экспериментируют на обезьянах, наиболее близких к человеку: шимпанзе и гориллах.
– Ну, скоро у них будет больше подопытных…
– В лучшем случае через полтора месяца – вряд ли они перейдут на человеческий материал сразу после утверждения закона.
Якобсен смотрит на золотой узор на балдахине.
– Примерно те же данные вы давали и в прошлый раз. Что же изменилось?
– Они утверждают, что нашли вещество, которое вкупе с определённой лучевой терапией способно оттянуть развитие болезни и при этом является безопасным для человека. То есть они могут продлить вам жизнь.
– И тем самым срок собственного существования. Я понимаю. Если я сейчас сойду с ума, Варшавскому будет намного сложнее жить.
– Бергер пишет, что готов провести первую операцию с настоящим пациентом в двадцатых числах декабря. Пациентом можете быть вы.
Старик улыбается.
– Пациентом могу быть я… Наверное, я должен быть пациентом. Хотя без испытаний на человеке это может быть опасно, очень опасно… Есть одно «но», Камиль.
– Какое «но»?
– Я не хочу.
Чёрный человек делает шаг назад.
– Что значит «не хотите»?
– Я старый человек, Камиль, очень старый. Я старше вас с Варшавским вместе взятых, старше всех его лабораторий. И я устал.
– Но тогда…
– Зачем? Вы хотите спросить – зачем?
Камиль ошеломлённо кивает.
– Затем, что я достаточно прожил, чтобы перестать быть алчным, чтобы перестать цепляться за жизнь и за власть. Было время, когда я рвал и кромсал, настало время чинить и сшивать. Неужели вы думаете, Камиль, что вся эта затея нужна лишь для того, чтобы спасти мою жизнь? Да моя жизнь – последнее, о чём идёт речь. Я хочу, чтобы моё место занял Варшавский. Потому что он такой же, как я. Такой, каким я был некогда. Сильный, злой, прогрессивный. Он тоже состарится, станет спокойным и милосердным, но сегодня нужна твёрдая рука. Рука, которая победит чуму и спасёт мир.
Эйткен делает шаг назад.
– Неужели вы думали, Камиль, что я не знаю о вашей инициативе? О начале опытов над людьми вне дозволенного срока? Я знаю. С самой первой минуты. С первой мысли, которую вы допустили. Когда вы разговаривали с Варшавским, я уже всё знал. И вот тут возникает одна проблема, Камиль. Вы превысили свои полномочия. Я имею право на убийство, потому что я его заслужил. Вы – нет.
