Неожиданно его мысли перескакивают на другой, более серьёзный вопрос. На вопрос завтрашней работы. Не операции, не рутинного заполнения документов, а более важной работы. Яд в шкафчике. Старик в пятой.
Морозов воспринимает себя как двух не зависящих друг от друга людей. Один – оперирующий хирург, известный в своей сфере. Его приглашают на лекции и семинары, он неплохо зарабатывает, у него есть друзья и родные, у него есть всё, что нужно нормальному человеку. Второй – тот, кто крадётся ночью по тёмному больничному коридору со шприцем в руке. Тот, кто спасает людей путём окончательного их успокоения.
В Китае такие вопросы поднимаются на государственном уровне. На сессиях Народного политического консультативного совета Китая постоянно идут дебаты о необходимости легализации эвтаназии на определённых условиях. Алексей Николаевич слышал о том, что старики в бедняцких деревнях идут даже на самоубийство, чтобы не обременять родственников счетами за лечение. Китай думает о будущем. О том будущем, до которого Россия, возможно, не доживёт.
«Эвтаназия для всей страны…» – такая мысль рождается в голове Морозова. Он представляет себе, как поднимает вялую, усталую руку своей непобедимой Родины и вводит в неё дозу растворённого в воде сакситоксина.
Нет. Он трясёт головой, отгоняя глупые мысли. Смотрит на дверь. Хмурится.
3
День за днём – рутина. Сначала тебе кажется, что ты спасаешь жизни людей, но через некоторое время ты становишься просто частью ремонтной бригады. Ты вставляешь новые шестерни, а если они не подходят, списываешь механизм в утиль.
Так нельзя, ни в коем случае. Если врач превращается в ремонтника, он начинает ошибаться. Переживать за каждого потерянного на операционном столе нельзя – так впору сойти с ума. Но нельзя и приравнивать людей к механизмам.
Именно для того, чтобы оставаться человеком, Алексей Николаевич некогда облегчил страдания одной из своих пациенток, молодой женщине лет сорока, у которой была опухоль грудного отдела спинного мозга, на последней стадии. Из-за химиотерапии она облысела, овощные салатики изувечили её желудок, привыкший к мясу, но всё это работало не более чем таблетки плацебо. Она знала, что умирает.
Потом на неё обрушилась боль, страшная боль. Алексей Николаевич бывал в онкологии, потому что там работал его друг, Сергей Витальевич Винаков. Вместе с ним Морозов ходил по коридорам онкологии и слушал комментарии: сколько осталось этому, что у того.
Женщину звали Марина. Морозов проникся к ней какой-то нежностью, она обрела свой маленький уголок в его сердце. К тому времени жены Алексея Николаевича уже не было в живых.
Он не мог смотреть, как мучается Марина. Как ей постоянно вводят обезболивающее, а оно не помогает, потому что опоясывающие спазмы разрывают её на части. Ещё месяц, два, три – состоящие из одной только боли и больше ни из чего. Никаких шансов на облегчение. Неспособность контролировать мочеиспускание, неспособность подняться с кровати, замедленные, неуклюжие движения рук.
«Убей меня», – шептала она так тихо, что не слышал даже он. Не слышал, но догадывался.
Он пришёл к ней вечером, проскочив незаметно мимо дежурной медсестры. Он сидел на койке и смотрел на Марину, которая не могла спать от боли. Он показал ей шприц и сказал, что это займёт около двух часов. Меньше нельзя, иначе яд могут обнаружить. Она сказала: «Да», – и протянула руку.
Так Алексей Николаевич стал убийцей и спасителем в одном лице.
Сегодня в кармане у Алексея Николаевича тоже шприц. Операции уже прошли, обе несложные, никакой экстренности. Без проблем, конечно, не обошлось. Парень из второй палаты проснулся до конца операции. Оказался сильным, даже не дёрнулся, но сдавленно сказал: «Боль…» Анестезиолог Карпенко тут же ввёл дополнительную дозу, но без выговора дело не обойдётся. Карпенко вызвали к главному, и больше его Морозов сегодня не видел. Ошибка анестезиолога может стоить жизни больному в той же степени, в какой и ошибка хирурга. Парню, кстати, удаляли позвоночную грыжу.
Сегодняшний шприц предназначен для Василия Васильевича Маркеева, восьмидесяти трёх лет от роду. Василий Васильевич не может разговаривать, своё согласие на процедуру он высказал слабым кивком.
В момент введения яда Алексей Николаевич всегда совершенно спокоен. Точно так же он хладнокровен во время самых сложных операций, например, на головном и спинном мозге. Это спокойствие человека, уверенного в правильности своих действий.
Алексей Николаевич спускается на лифте на пятый этаж. Старенькие лифты всё никак не могут заменить: пациенты, врачи и сёстры регулярно застревают в «бермудской зоне», как прозвали промежуток между третьим и четвёртым этажами.
Пятый. В предбаннике никого нет. Дежурная медсестра – за тонкой перегородкой. Алексей Николаевич ступает очень тихо. Конечно, девушка слышала, как пришёл лифт, но Морозов об этом не думает. Он думает о ключах от технического помещения, через которое можно пройти к палатам в обход медсестры. Ключи у него в кармане.
Ключи поворачиваются в замке беззвучно, Алексей Николаевич попадает в длинный тёмный коридор. Когда-то в него выходили двери палат, но при перепланировке их заделали, двери стали выходить в параллельный коридор, а тут образовалось нечто вроде большой, длинной и тёмной подсобки с одним-единственным окном в самом конце. Там же, около окна, можно перейти в «жилую» часть этажа.
Алексей Николаевич проходит по коридору, открывает дверь, оглядывается. Мерцают лампы, медсестёр не видно. Кто-то – в сестринской, кто-то ушёл домой. Сейчас не время для обходов.
Алексей Николаевич заходит в пятую.
Маркеев спит. Морозов садится рядом с ним на кровать.
Будить или не будить? Наверное, первое. Всё равно старик проснётся от укола.
Он трясёт руку старика, тихо говорит:
«Здравствуйте, Василий Васильевич».
Внезапно Морозов понимает иронию слова «здравствуйте», сказанного человеку, которого через несколько минут собираешься умертвить.
Старик просыпается легко. Он поднимает дряблые веки, смотрит на Морозова.
«Вы готовы?»
Кивок.
«Вы хотите что-нибудь ещё напоследок? Сказать? Передать кому-либо?»
Отрицание.
«Вы уверены?»
Кивок.
Старик с трудом поднимает руку, подавая Морозову запястье.
«Нет, Василий Васильевич».
Доктор берёт старика за локоть. В сгибе другой руки – толстая игла от капельницы.
Это очень простое действие: ввести иглу и надавить на поршень. На этой вене столько отметин, что никто не заметит появление лишнего отверстия. Старик умрёт завтра под утро.
Игла касается кожи.
Страшно. Страшно не убивать, но быть застигнутым. Если сейчас войдёт медсестра, Алексей Николаевич не найдёт правильных слов.
