– Ты хочешь сказать: какой результат мы должны получить, кроме воинского обучения?
– Да! – обрадовался Артемий. – Илья сказал… Илья Фомич сказал, что года через два-три все попереженятся, и я подумал: на ком? И еще: какими они отцами семейств будут? Ну там: чему детей учить станут, как с женами обращаться, дом обустраивать… В общем, если только воинскому делу учить и больше ничему, то они же так и останутся такими, как их в языческих селищах воспитали, – чужими нам. А надо-то, чтобы своими стали, чтобы Кузьма не считал, как сейчас: столько-то наших, столько-то не наших.
Артемий немного помолчал, а потом зачастил, словно опасаясь, что его перебьют:
– Я почему так говорю? Вот у меня шестнадцать отроков музыке учатся. Я же их не только играть учу! Мы и про жизнь разговариваем, и про веру христианскую, про ратнинскую сотню, про тебя, Минь…
Артемий снова замолчал и смущенно глянул на Мишку, тот поощрительно покивал и жестом остановил Демьяна, собравшегося вставить какое-то (наверняка язвительное) замечание. «Дирижер оркестра», уловив Мишкину поддержку, набрал в грудь воздуха и, словно кидаясь в холодную воду, выпалил:
– У них же радостей в жизни никаких нет! Учеба – наказание, наказание – учеба. Поесть, поспать и опять: учеба, наказание, наказание – учеба. С чего им нас полюбить? Как поверить, что наша жизнь лучше, чем та, которая у них раньше была? Ну давайте у них последнюю отдушину закроем – вечерние посиделки с девками. Кого вырастим? Зверей рыкающих, нас ненавидящих… или только терпящих – ради учебы. Вот тогда-то они нам в спину и ударят!
Артемий раскраснелся, чувствовалось, что он пытается облечь в слова выстраданные мысли, но слов не хватает. Он опять замолчал, подбирая нужные формулировки, но смысл его речи настолько далеко отстоял от тем обыденного повседневного общения, что это оказалось почти непосильным для подростка делом. Мишка снова решил прийти ему на помощь, но Артемий сам «вырулил» на соответствующую его мыслям стилистику:
– Бог есть любовь! Не войне их учить надо, но любви! Если есть что любить, тогда есть и что защищать. Если за спиной дом, семья, друзья… все, что дорого, за что не жалко голову сложить, – ты воин. Если ничего этого нет – ты зверь с железными когтями. Их из дому забрали, всего лишили… Если мы не дадим им ничего взамен… того, что любить можно… я не только про девок говорю…
Артемий снова замолчал, растерянно оглянулся и неожиданно ткнул указательным пальцем в сторону Роськи.
– Вот! Мы сейчас зверей Велеса натаскиваем – учим их убивать. Отец Михаил – помнишь, Роська? – говорил, что зверя Велеса надо из них крестом и молитвой изгонять. Я не согласен! Его убивать надо! Любовью! Бог есть любовь, и нет силы, которая против нее устоять может!
«Какой молодец! Елки-моталки! В самую суть! Ни слова не слыхал ни о психологии, ни о педагогике, ни об управлении, но чувствует гармонию не только в музыке, но и в человеческих отношениях! Вы-то, сэр, от Кузьки-технаря чего-то путного ждали, а про Артюху-гуманитария и не думали. Непростительный промах, позвольте вам заметить. Он ведь мог и промолчать – постесняться, не найти нужных слов.
Припомните-ка шестидесятые годы – спор «физиков» и «лириков»: «Что-то физики в почете, что-то лирики в загоне!» Казалось, тогда победили физики: ученых-технарей чуть ли не богами представляли, конкурсы в технические вузы бешеными были. «Физика поставила человечество на грань гибели, она же его и спасет!»
Но как «лирики» отыгрались четверть века спустя! Державу развалили, сами в «дерьмократов» и «либерастов» превратились, считай, и себя, и всю страну на алтарь положили, надеясь доказать на деле весь ужас бездуховности и тупиковость возведенной в абсолют централизации. Но получилось-то «с точностью до наоборот»: массовое сознание ухнуло в такое болото бездуховности и безнравственности, что хоть «караул» кричи. Ребята в Чечне поднимались в атаку с криком: «За ВДВ!», потому что больше не за что было! Уж лучше: «За Родину, за Сталина», как бы «тоталитарно» это ни звучало.
Артюха тысячу раз прав: у ребят должно быть что-то, за что стоит подниматься в атаку. Лорд Корней, кстати, об этом тоже толковал. Это «что-то» должны дать им мы, иначе даст кто-нибудь другой. Да Нинея, наверно, уже и дала. Значит, наше воздействие должно быть сильнее… Что именно? «Во славу Божью!» для них не катит. Может быть, семья, дом? Ладно, потом разберемся, сейчас Артюху поддержать надо… Тпру, сэр! Четырнадцатилетний подросток на такие речи адекватно реагировать не может! Для этого вы сами старейшину «изготовили», вот он пускай и поддерживает».
– Илья Фомич!
Илья, вместе с остальными ввергнутый монологом Артемия в изумленное молчание, не сразу отреагировал на Мишкино обращение. Пришлось повторить:
– Илья Фомич! Правильно ли я понял, что Артемий Исидорыч говорит не только об обучении, но и о воспитании отроков?
– Вас самих еще воспитывать и воспитывать, – недовольно пробурчал «начальник тыла». Кажется, речи Артемия настроили его на лирический лад, а Мишкино обращение вызвало раздражение.
– С этим не спорю, – покладисто согласился Мишка, – но прав ли господин советник академии Артемий Исидорыч?
– Прав, чего там, прав, конечно.
– А можно ли правильно воспитать отроков, – продолжил Мишка, – если вокруг них только те же отроки, несколько взрослых мужей и больше никого? Если живут они в казарме и, кроме учебы, ничего не видят?
– А то ты сам не понимаешь? – Илья сделал вид, что сердится. – Раз спрашиваешь, значит, понимаешь! Да только где ж им всем мамку-то возьмешь? Одних девок-то мало будет.
– Это потом. Придумаем что-нибудь. Сейчас надо решить вопрос, который поставил Матвей Корнеич: гнать девок или, наоборот, еще призвать? Кто еще считает, что девок из академии надо гнать?
Мишка выдержал приличествующую паузу, оглядел сидящих за столом и констатировал:
– Больше никто. – Обернулся к Матвею и развел руками. – Извини, господин советник, решение не принято.
Матвей слегка поморщился, но особого огорчения не выказал, и Мишка счел возможным продолжить:
– Напоминаю, господа Совет: мы сейчас обсуждаем то, что надо сделать, чтобы наша академия стала делом…
– Стала делом стоящим, – перебил Демка. – Чего каждый раз повторять-то?
– Хорошо, – не стал обижаться Мишка, – тогда слово господину советнику Демьяну Лавровичу.
– А чего мне-то?
– Все по очереди высказываются: Матвей Корнеич предложил девок изгнать, Совет не согласился, Артемий Исидорыч предложил воспитанием отроков заняться, Совет, как я понимаю, не возражает, но дело тут серьезное, и я считаю, что всем надо над этим подумать и посвятить этому вопросу специальное собрание Совета. Теперь твоя очередь высказываться.
– Не знаю я… подумать надо. – Демка, по всему было видно, действительно не был готов озвучить какую-то серьезную проблему. – Сказал бы раньше – я бы подумал.
