– Поосторожней, Кегля, не дури с оружием.
Тогда Руди приставил ствол ко все еще живой старушечьей голове. Грохнуло здорово.
– Видал, – довольно прокомментировал он, стирая со щеки мозго-кровяные хлопья, – такой штуковиной можно уложить слона.
Но болтать было некогда, нужно было работать дальше. И они работали. Ближе к центру деревни пришлось помочь ребятам из взвода лейтенанта Соранцо отстрелять десятка два непослушных жителей. Остальные, как положено – руки за голову, – вошли в большую высокую хижину, и их заперли. Потом пошла настоящая потеха. У парней Соранцо имелся огнемет. Но и Руди Ладлоу тоже пришлось потрудиться. Только порядком попотев, они с Паком оставили боевых товарищей и продолжили путешествие.
Целей почему-то не было. Зато по краю деревни неслось целое стадо обезумевших коров.
– Господа, посмотрите направо, – имитируя экскурсовода, пояснил Пак, – думаете, этих тварей держат для молока? Нет, господа. Вьетконговцы не употребляют ничего, кроме риса. Вы наблюдаете зараженных четвероногих зверей. А чем они заражены? – Пак уже вскидывал винтовку к плечу. – Идеологией коммунизма, господа. Вот так. И их уже не вылечишь. Придется использовать крайние меры. Как жалко зверюшек, – он уже поливал короткими очередями, как на стрельбище.
Руди пришлось сбить ему рекорд – он дал по стаду зарядов десять.
Потом они подходили к воронкам и достреливали животных с оторванными ногами или с вывалившимися наружу кишками.
– Я из общества защиты животных, – продолжал смешить Руди Пак Галад. – Нельзя позволять им мучиться зря, они вам не лабораторные мышки.
Это уничтожение материально-технической базы коммунизма заняло не менее десяти минут, зато патронов потрачено было множество. Затем Пак спохватился:
– Черт возьми, Кегля, а когда же я буду нарезать так нужные мне уши? Ты справишься без меня?
И Пак, насвистывая, отправился назад по своим кровавым следам. Руди тоже стало скучно, и он вернулся к центру деревеньки. Он даже разнес в щепки еще два маленьких домика, хотя там явно никого не было. Потом он снова встретил ребят из взвода лейтенанта Соранцо. Они с горящими глазами рассказали ему, какое зрелище он упустил. Они тут поймали одну девчонку и засунули ствол своего огнемета прямо ей вовнутрь. Разнесло, поведали они, не хуже, чем разносят его, Кегли, гранаты.
– Совсем вы ополоумели, – ответил им на это Руди.
В общем, бой занял менее часа. Затем прошла стандартная проверка окрестностей и расстрел оставшихся боеприпасов, а связисты покуда вызвали «летающие вагоны».
Но транспорт почему-то за ними не пришел.
39. Молчание
Да, кстати, вас не удивляет одна вещь? Вот Большой Советский Союз ставит мины в отдаленном от Балтики и Азовского моря регионе тысячами штук, даже десятками тысяч, ставит донные и плавучие, с гидроакустическим наведением и контактные, в общем, просто делает море несудоходным. И что же мировое сообщество? Что же свободные народы мира? Ведь мины дуры, штык молодец. Они же не различают, где чье плавучее добро, им что американский корвет, что китайский сухогруз – разницы нет.
Так вот, мировое сообщество молчит. Молчит и дышит глубоко и ровно, глядя в светлое завтра. А кому возмущаться-то? Свободная Коммуна Франции давно отпустила свои колонии в Юго-Восточной Азии на свободу, дабы сами родное светлое завтра и послезавтра строили и у метрополии под ногами не путались. Китайская Народная Республика свои порты, аэродромы и полигоны предоставляет для чего угодно. Императорская Япония, строящая социализм – ступеньку к коммунизму, принявшая на грудь три первые американские бомбы осенью сорок седьмого? Северная Корея, познавшая прелести тактического ядерного оружия в пятьдесят третьем? Может, Кувейт с Аравией – побратимы нефтеносного Азербайджана? Может, ООН – Организация Объединенных Наций? Так нет ООНа, а есть СЭВВ – Совет Экономической и Военной Взаимопомощи.
Так что даже если какая-нибудь Канада с Аргентиной возмутятся, так где заявить протест? Не входят они в СЭВВ, а между собой пусть нотами обмениваются до скончания века или до победы мирового пролетариата. Между прочим, и в самих империалистических державах отсутствует единство. Их, пусть и запрещенные, коммунистические партии всегда на страже мира. Вы, дорогое и любимое правительство, минированием акватории возмущаетесь? А почему не содрогнулись от того, что стерт с лица земли Ханой?
40. Семейные нежности
После путешествия на плоту «Варяг», с которого он взошел на борт «Бе-12» последним, по случаю своего неожиданного капитанства после гибели замполита Шантаренко, лейтенант Гриценко Геннадий Павлович никак не мог привыкнуть к масштабности корабля, на котором сейчас присутствовал. А присутствовал он на тяжелом крейсере «Сталинград», на борт которого был доставлен по личному указанию адмирала флота СССР Гриценко Павла Львовича. Это был, кстати, единственный или один из немногих случаев, когда адмирал использовал служебное положение в личных целях. Однако все в штабе его понимали: потерять двух сыновей в течение трех дней, а потом внезапно узнать о воскрешении хотя бы одного…
Новый гидросамолет был предоставлен немедленно. Капитан резинового «Варяга» тепло распрощался со своей небольшой командой, подтвердил, что будет ходатайствовать о зачислении их всех кандидатами в партию без всяких комиссий, на основе решений, принятых во время путешествия, и – отбыл. По дороге его переодели в отглаженную, только со склада форму, так что перед адмиралом-отцом он предстал как новая копейка, лишь немного пошатываясь с непривычки – гигантский корабль, по сравнению с тем плавучим агрегатом, на котором он крейсировал по Южно-Китайскому морю, представлял собой абсолютно статичную систему. Когда Геннадий Павлович поднимался по длиннющему трапу, офицеру сопровождения пришлось даже поддержать его под руку, так отвык он двигать ногами.
Отец и сын обнялись. Затем отец плакал, а сын пытался его в этом поддержать, но не получалось, в голове мельтешили какие-то протоколы комсомольско-пионерских собраний. Затем они сели есть: местный кок постарался на славу. После первых же ста граммов Геннадий Гриценко испытал нечто вроде вторичного рождения на свет – так светел и ярок показался окружающий мир.
– Ешь, – приказал ему отец, протягивая огромный бутерброд с красной икрой, – ешь все.
А после второй рюмки лейтенант узнал о смерти родного брата. Честно говоря, он не был особо поражен. Сам вернувшись с того света, похоронив практически весь экипаж родной «Тридцать восьмой», он теперь относился к гибели в пучине абсолютно стоически. Потом они снова ели, а после он сказал:
– Знаешь, папа, похоже, я совершил дезертирство.
– Что?
– Я покинул лодку до команды капитана «Спасайся кто может!».
– Да?
– Да.
– Это был твой первый бой, правда?
– Мне почему-то кажется, что это произошло так давно.
