Но, собственно, что бы изменилось? Неужели, они бы бросили все к черту? И деньги, и… По большому счету, все эти деньги, эта масса ценящихся в мире червонцев стояла в приоритетах далеко не на первом месте. Были куда более значимые. Служба Родине…
Если быть совсем честным перед собой, то это высокое понятие не играло столь же почетной роли в реальности, как в речах на партийных собраниях. Родине можно было бы служить и на куда более спокойных должностях. Так что главным было все же призвание, а может, предназначение. Здоровье, способности, мечтания, а затем привычка: все собиралось в букет. А то, что этот букет до сей поры нужен родной стране, было большой удачей. В самом деле, что бы они делали, если бы социализм и коммунистическая ориентация победили абсолютно во всем мире? Удалились бы на досрочную пенсию? Стали бы… Как вы сказали? «Космонавтами»? А это что за фрукта такая? Это то, о чем время от времени пишут писатели несерьезного направления – «приключения, фантастика»? Знаем, читывали. Но это когда будет-то? Это ж потом, после всемирной победы передового общественного строя. Или скорее, еще лет через сто. Уж извините, вряд ли раньше удастся разгрести тот навоз, что накопился на Земле-маме за века капитализма. А пока земные дела не расфасовали, стоит ли в космос соваться? Позориться там, перед чужими великими расами, которые уж, наверное, давным-давно в каком-нибудь Великом Кольце. Так что однозначно, лет сто пятьдесят – двести, не меньше. Веке, значит, в двадцать третьем, как раз и подойдет времечко. Нормальные люди, даже с тройным запасом здоровья, по два века не живут, и уж тем более, не сохраняют спортивную и строевую форму.
И можно было, разумеется, погоревать по поводу того, что им никогда не придется прокладывать межпланетные трассы «Земля – Марс», или тем паче, межгалактические «Млечный Путь – Большое Магелланово Облако». Но не стоило, наверное. Вдруг, это отсюда, из придавленной атмосферой плоскости, космос представляется красивой елкой с гирляндами, а на самом деле, на тех трансгалактических шоссе скука смертная? Летишь себе и летишь, смотришь сны в анабиозе, изредка выныривая для срочного отстрела какого-нибудь шального астероида, пересекающего трассу в неположенном месте. Может, это те звездолетчики и орбитальные асы будут им черной завистью завидовать. А почему, собственно, нет? Ну, не зарплате, конечно. Что им эти советские червонцы? У них там деньги будут только в музеях. Детишки будут спрашивать: «Мариванна, а зачем тем людям надо было столько красивых, но странно одинаковых бумажек?» – «Ну, понимаете, ребята, – станет бодренько отвечать Мария Ивановна, – в те далекие времена капитализма люди могли что-то купить, если только у них…» – «А что такое «купить», Мариванна?» – «О, «купить», дети, это когда я что-то дам вам, только если вы дадите что-то мне. Ну, апельсин я поменяю на яблоко… Ой, нет. Свой апельсин я поменяю у вас только на эту самую бумажку, а уже потом я на эту бумажку возьму себе яблоко». – «А вот, Мариванна, я читал, что там можно было менять одни бумажки на другие. Ну, например, английские на русские. И еще, говорят, за это можно было попасть в тюрьму. Мариванна, а расскажите нам об этой самой тюрьме». – «Ой, Петров, вечно ты опережаешь программу. Хороший мальчик. Тюрьма – это была такая штука при капитализме. Последняя тюрьма называлась «Бастилия». В одна тысяча семьсот…» – «А как это «капитализм», Мариванна?» – «А капитализм, дети, это когда человек угнетает человека, и…» – «А как он угнетает, Мариванна? Вот у нас Петров, он тоже угнетал…». Примерно в таком духе будет в этой самой школе коммунизма.
Вообще-то, сейчас второму пилоту, и по совместительству штурману, Александру Валериановичу Гену хотелось бы поговорить с первым пилотом и командиром корабля на другую тему. Поговорить не получалось. Комбинезоны с кислородными масками на лицах не слишком способствуют общению. Так что Александр мог только жалеть, что ученые до сих пор не изобрели телепатию, чтобы можно было гутарить напрямую, без посредничества языка. Александр Ген нисколько не сомневался: рано или поздно наука изобретет что-то для передачи мысли, однако покуда приходилось замыкать диалог в собственной черепной коробке.
В данный момент Александр прояснял для себя не просто какую-то безделицу, а серьезный политический вопрос: правильно ли делает его родное государство, вмешиваясь в столь удаленную в географическом плане проблему? Да и в политическом тоже. Конечно, разговоры на подобные темы должен вести замполит. Но то ли их летной части не повезло на заместителя по политической части, то ли это была общая тенденция, но их родной замполит был человеком не слишком большой эрудиции. Выяснять с ним некие нюансы политэкономии – дело бесполезное.
«Вы заканчивали военно-летное училище, капитан? – напыщенно-грозно щурился на вопрошающего замполит Кисель. – И что у вас, товарищ офицер, было по политэкономии? Азов, понимаете, не знаем, а лезем в тонкости. Чтоб в тонкостях разбираться, надо вначале…»
Александра всегда в таких случаях подмывало встречно поинтересоваться:
«А что у вас, товарищ подполковник, поставлено в зачетке по истории КПСС и прочим предметам? Неужто пять?»
Но Александр не спрашивал, неудобно было. Все же в авиации, в отличие от других войск, заместитель по политической части был не просто хорошо оплачиваемым атрибутом ленинской комнаты, а входил в нормальный летный состав. И на этом поприще Кисель вроде бы честно тянул свою лямку, так что его замполитовские обязанности могли рассматриваться как общественная нагрузка. А мало ли какие общественные обязанности есть у офицеров.
Короче, выяснять подробности политики партии у подполковника Киселя было бессмысленно, а может, даже опасно.
«Вы думаете, в Центральном Комитете дураки сидят? – мог неожиданно особо бдительно прищуриться Кисель. – Занимайтесь своими непосредственными обязанностями. Чего лезть в дебри? Вы ведь не Лобачевский какой-нибудь».
Саша Ген был, разумеется, не Лобачевским, но какое отношение этот математик имел к заданному вопросу, не понимал. Может, у Саши и в самом деле было не все в порядке с широтой взгляда на мир? Но ведь именно для просветительной функции и придавался воюющему подразделению зам по политчасти, верно?
Однако вопрос был не только донельзя занимателен в теоретической плоскости. Он имел практическую сторону, причем, жизненно важную. Сейчас эскадрилья «семидесяток» развернулась в боевой порядок для помощи не кому-то там, а латиноамериканской Аргентине. Никто не спорит, Советский Союз как передовая страна нового общественного строя не просто имел право, но был обязан помогать отставшим. В конце концов, даже как-то неудобно строить царство коммунизма, когда на соседних участках общей планеты процветает беспардонная эксплуатация человека человеком. Настоящему коммунару и кусок бесплатного ананаса не должен лезть в рот, пока на одной с ним планете и даже в одной звездной системе, если на то пошло, наличествуют голодные и плачущие люди. Так что помогать чужому рабочему классу и крестьянству надобно, конечно, безоговорочно, однако сейчас имеется некий нюанс. И, получается, неразрешимый, даже с помощью штатного замполита.
Видите ли, в Аргентине правит военная хунта. Как известно, СССР не успел, да и не мог, по-видимому, вмешаться, когда североамериканские империалисты уничтожали появившийся и укрепляющий силу «южный конус». Когда одна за другой рухнули на латиноамериканской земле зарождавшиеся народные демократии. Тут уж звездно-полосатые «общечеловеки» сработали оперативно. Видимо, инстинкт самосохранения насторожился. Почти одновременно повсюду случились военные перевороты, а кое-где для наведения «конституционного» порядка и «сохранения демократии» на побережье сошли чужие морские пехотинцы. Когда во времена юности Александр Ген читал о таких событиях в книгах, то сердце кровью обливалось; хотелось рвать и метать, и если бы, по случаю, под руками оказались кнопочки пуска межконтинентальных баллистических, он бы наверняка не выдержал – сорвал с них печати и прозрачные колпачки. Просто благо, что в далеком ЦК, в Москве, действительно правили особенные, железные люди, без эмоций.
