Кроме поглощающего его сознательное внимание бития мух, Владимир Юрьевич Луговой читал лежащий на коленях учебник японского языка. Сейчас, в период, когда насекомые отступали, зализывая раны и бросая на произвол судьбы раненых и незахороненных убитых, он восхищался сложностью раскинутых перед его взором иероглифов. В них чувствовалась более чем тысячелетняя культура, не загаженная влиянием прогнившего капиталистического Запада. В них виделась чистая душа восточного народа, из года в год борющегося с цунами и неурожаями риса. Далеко отступали теснящиеся впереди видения последнего года, когда он проникся неприязнью к некоторым представителям японского народа. Но он знал, что все это пена, черная пена, порожденная неуемным милитаризмом и тяжелой службой на чужбине. На самом деле японский народ, так же, впрочем, как и китайский, ждал своего права на освобождение. И майор Владимир Луговой верил в скорое восхождение настоящего светила над Страной восходящего солнца, а также над спящим непробудным сном, феодальным и разорванным на куски Китаем.
От радостных мыслей, вызванных верой в силы простого народа и неукоснительными победами над неумолимыми членистоногими, ложного оберст-лейтенанта оторвало прибывшее из-за тростниковой циновки лицо такого же ложного штурмбаннфюрера запрещенной законом СС – Манина Геннадия Ивановича.
«Чего тебя принесло?» – хотел чистосердечно спросить его Владимир Юрьевич по-русски, но сдержал порыв и с некоторым акцентом осведомился по-немецки:
– Здравствуй, что слышно?
Геннадий Иванович Манин, он же Зеральд фон дер Грюн, подвинулся вплотную к Луговому, зыркнул по сторонам и произнес на родном языке:
– Ты готов, Вовик?
Манеры Манина поражали Владимира Юрьевича, хотя его пролетарское нутро радовалось простоте коллеги. Но созревшим сознанием он удивлялся, зачем сюда прислали этого человека. Мало того что он почти не умел говорить на «родном» немецком, на японском он вообще не понимал ни бельмеса, так еще он совсем ничего не соображал в тактике, которой они должны были обучать малорослых самураев. Правда, как помнил Луговой по прошлому житейскому опыту, Манин неплохо разбирался в технике, но вот этому он японцев не учил вовсе, к тому же по спущенной сверху легенде он вовсе не являлся специалистом-механиком. Оставалось непонятным, что он тут вообще делал. Если бы не случайность, что когда-то, до встречи здесь, в Восточном Китае, они служили вместе, так и про умение Манина разбираться в механизмах Луговой бы ничегошеньки не знал. Помнится, в той их бывшей совместной части Геннадий Иванович прославился на всю дивизию, когда при разряжении служебного пистолета умудрился пять раз подряд прострелить пол, прежде чем сообразил, что перед контрольным выстрелом не вынул наружу обойму. Многие старшие офицеры, находящиеся тогда в штабе, услышав пальбу, бросились спасаться в родные кабинеты и запираться там на все замки: возможно, они решили, что в помещении штаба начат контрреволюционный мятеж или же красный командир Манин сошел с ума от тяжести службы и войскового быта. Но случай оказался настолько нетипичный и смешной, что Манина даже наказали не слишком строго, обошлись дисциплинарными мерами.
– Пошли, Вова, – сказал Луговому Манин и потянул за рукав.
– Что случилось? – тихо по-русски осведомился Владимир Юрьевич.
– Мотать надо, сейчас здесь все полетит в тартарары, – пояснил штурмбаннфюрер.
– Какого черта, Гена? – обмер Луговой.
– Я все заминировал, сматываемся, дорогой.
– Как заминировал, мы же вместе с японскими товарищами вою…
– Волк тамбовский им товарищ, Вовик, – оборвал его Манин. – Мотаем, говорю. Жить хочешь?
– Да что я, идиот? Нас на родине за предательство расстреляют, из партии исключат.
– Не мели чушь, Володя, – спокойно, как ребенку, сказал ему штурмбаннфюрер фон дер Грюн, кладя толстую ладонь на колено. – Мы с узкоглазыми более не союзники, точнее, с этим их видом.
– Как? – подавился вопросом Луговой.
– Несколько часов назад наше правительство объявило японским агрессорам войну.
– Да как же… Почему же нас еще не…
– Я им обрезал проводную связь и перепаял внутренности рации, у них теперь все диапазоны перепутаны, черт ногу сломит. Они теперь почти все время настроены на ложный командный пункт.
Луговой глянул на Манина с подозрением.
– Это такая штука, Тактик, – пояснил тот, нимало не смущаясь растерянностью Владимира Юрьевича, – когда вместо приказов собственного штаба они слушают нужные нам.
– А откуда ты…
– От верблюда, Вова. Пока ты своей тактике их учил, я получил инструкции.
– Да? – Такое недоверие партии и правительства на мгновение очень обидело Лугового.
– А почему ты, то есть вы?
– А потому, что ты в технике ни бельмеса. Ты фугасы закладывать умеешь, Стратег?
– Ну…
– Вперед, за мной. Твоя задача была, по большому счету, прикрывать мои действия. А теперь двигай, а то они сделают с тобой то, что делают обычно с пленными китайскими партизанами.
Луговой невольно вздрогнул и начал поспешно упаковывать в карманы самое необходимое.
– А куда же мы двинемся?
– До двиганья еще далеко, вначале нужно разжечь костры в нужных местах.
– Зачем?
– Бомбардировщики дальние навести, вот зачем.
– Наши или американские?
– Наши, без империалистов как-нибудь обойдемся.
– А куда мы потом, ведь до границы Союза две тысячи кэмэ?
– В армию Мао покуда пристроимся. Тактике их поучишь, чтобы не зря есть рисовые лепешки.
– Да? А ты… Вы с ними уже связались?
– Конечно, Вова.
– Так вы по-китайски умеете шпрехать?
– Еще чего. Это они должны русский усваивать. Знаешь, как у Маяковского? Я русский бы выучил только за то, что им разговаривал…
– Ленин, – закончил фразу Луговой. – Ну, я готов, штурмбаннфюрер, или как вас теперь называть?
– Пока – Гена, а там видно будет. Вперед, Тактик. Да пригнись ты, забыл, какие низкие здесь потолки?
И они бесшумно выскочили в покуда тихую ночь.
24. Дележ риса
Но думает не только император Хирохито, думают и другие правительства-наблюдатели.
Советский Союз. Неофициальная резкая смена курса. Официально все в норме или почти в норме. Денонсация продленного летом сорок пятого договора с Японией о ненападении. Продленного, между прочим, на пять годков. Теперь все мимо.
Официальное заявление: «После разгрома и позорной капитуляции фашистской Германии Япония оказалась единственной великой страной, которая стоит за продолжение войны. Требование США, Великобритании и Китая о безоговорочной капитуляции вооруженных сил и военного флота неоднократно отклонено. Тем самым предложение японского правительства СССР о посредничестве в заключении мира на Дальнем Востоке теряет всякую почву. По этой причине, а также потому, что советским людям надоело наблюдать вблизи своих границ слезы и плач миллионов ни в чем не повинных людей, Советский Союз считает возможным принять предложения своих истинных союзников об участии в войне против японских агрессоров и наказании преступников, стоящих у власти, прямо в их бандитском логове – на Японских островах. Такая политика миролюбивого СССР является единственно возможным средством, способным приблизить окончание войны на земном шаре, избавить народы от дальнейших жертв и страданий и дать шанс японскому народу избежать разрушений, которые были пережиты Германией после отказа от капитуляции. Ввиду перечисленного Правительство СССР заявляет, что с сегодняшнего дня считает свою страну в состоянии войны с Японией».
