В результате все вернулось к прежним раскладам. Разве что Вечный Кипр теперь платил налогов еще меньше – так, чисто символическую сумму, которая была, тем не менее, более внушительной, чем налоги, собираемые с некоторых планет греческой метрополии, экономика которых дышала на ладан. Ну и параллельно планета продолжала богатеть, привлекая все новые и новые инвестиции. Вот такая была ситуация на курорте, к которому направился пиратский крейсер, благо там не интересовались родом занятий клиента. Как сказал римский император, построивший сеть платных туалетов, «деньги не пахнут».
Однако, если киприотам были безразличны и род занятий, и происхождение денег отдыхающих, то само наличие этих денег их очень и очень волновало. Еще бы, ведь деньги в карманах клиентов они рассматривали как собственные, причем полученные вполне законным путем – оказанием услуг, продажей всего, что только душе угодно, и все втридорога. Зачем им были нищие туристы? Именно поэтому для последних имелся имущественный ценз, и именно его должен был проверить чиновник, явившийся на «Эскалибур» сразу же после того, как крейсер пришвартовался к посадочному терминалу.
Когда толстый, неряшливого вида грек поднялся на палубу «Эскалибура», его глаза удивленно расширились. В том, что к планете пришел пиратский или, как минимум, полупиратский (а именно так расценивались во всем мире корабли, принадлежащие конвойным фирмам) корабль, никто здесь не сомневался с самого начала. А чего, спрашивается, сомневаться? Кому еще требуется частное военное судно? Удивляли разве что размеры корабля, но мало ли… Фокус здесь был в том, что «Эскалибур», почти сразу поставленный на консервацию, не числился ни в одном справочнике, а от кораблей одной с ним серии заметно отличался. Тем более он не нес опознавательных знаков Российской империи. Ничего удивительного, что чиновники мирной планеты не смогли его опознать.
М-дя… Разинул чиновник рот и стал похож на сома. Еще и глаза стали такие же – круглые и навыкате. А что вы хотели? В первый раз очутился человек на палубе настоящего боевого корабля. Не вооруженного лайнера, как он, возможно, ожидал, и не перестроенного грузовоза, а настоящего русского линейного крейсера. Иностранцы, как правило, на такие корабли попадают только в качестве пленных. Бывают, правда, почетные гости, но это уж очень редко, и конкретно этому человечку попасть в их число никогда бы не светило – рылом не вышел, если уж совсем откровенно говорить.
Однако гость, встречать которого Соломин не вышел принципиально (если каждую шестерку встречать – ноги сотрешь), довольно быстро пришел в себя и, нервно оглядываясь, проследовал в кают-компанию. Для нервозности, с его точки зрения, были все основания – чиновника сопровождали двое десантников, выбранные для этой роли за совсем уж шкафоподобное, даже по сравнению со своими товарищами, телосложение и исполинский рост. Роль такого вот то ли почетного караула, то ли конвоя, они выполняли уже не раз, и она успела им изрядно надоесть, но необходимую психологическую атмосферу эта сладкая парочка создала. Несложно представить себе чувства чиновника – он, маленький человек, идет по палубе пиратского корабля, а позади него два амбала, любой из которых способен свернуть ему голову одним движением руки. А главное – сделает это не задумываясь, стоит только их капитану бровью шевельнуть. И ведь неизвестно, что придет капитану на ум – пират все же, а у них, по слухам, у многих с головой не в порядке, и садисты среди них – это скорее правило, чем исключение. Тут и до мокрых подгузников недалеко…
Словом, к моменту, когда чиновник оказался в кают-компании, он был доведен до требуемой кондиции. Соломин, кстати, был не слишком доволен необходимостью такой психологической обработки, но… Это, к сожалению, было необходимостью. Бюрократизм такого рода чиновников и их любовь к взяткам была притчей во языцех. В Российской империи с этим боролись тщательным подбором кадров, проводимой с детства воспитательной работой, жестким контролем спецслужб и жестокостью наказаний. У южных и восточных народов вообще и у греков в частности взятки и любовь к демонстрации собственной значимости перед зависимыми от них людьми давно уже перешли в разряд национальной традиции, можно сказать, стали частью культуры, а Соломин ни кормить эту свору, ни пресмыкаться перед ними не желал. Его кредо было очень похоже на кредо большинства русских, очень простого и гласящего: мы ни перед кем на колени не встанем, пускай они перед нами на брюхе ползают. Очень хороший принцип, если ты можешь заставить других с ним считаться. Соломин мог. Самое смешное, даже не применяя оружия мог. Достаточно было его крейсеру, нырнув в атмосферу, запустить там маршевые двигатели – и планета превратится в пепелище. Кораблям других стран такие маневры не под силу – развалятся, а вот русским такие нагрузки нипочем. И это была, кстати, не единственная возможность. Впрочем, местным кадрам, да и не только им, знать об этом было совершенно не положено. Сейчас они просто боятся лишний раз зацепить русских неосторожным словом или неправильно истолкованным жестом, даже не догадываясь, что русским на это, в общем-то, плевать, а если испугаются еще больше, то со страху могут наворотить дел. Зачем, спрашивается, еще и такая радость?
А ведь у русских было еще многое, чего не было у других. А все почему? Да потому, что наука в Российской империи была всегда на несколько шагов впереди остальных, и достигалось это не из-за того, что русские прямо такие уж гениальные – нет, и талантливых ученых, и талантливых инженеров во многих странах хватает. Просто в России был самый либеральный и потому самый эффективный подход к научным разработкам.
Дело в том, что с середины двадцатого века наука, в большинстве случаев, превратилась в кормушку для людей, считающих себя учеными. Большая часть научной деятельности сводилась к выбиванию грантов на ненужные исследования, а потом – к писанине заумных отчетов по ним, причем, во многих случаях, результаты были откровенно выдуманы. Это означало застой и было общемировой тенденцией.
Русские решили эту проблему очень просто. Когда государство выделяло деньги, оно выделяло их под результат. В смысле – хочет иметь то-то и то-то, в такие-то сроки, за такую-то сумму. Кто возьмется? А дальше просто: выдается сумма – и вперед. Как ты ее тратить будешь – твои проблемы. Хочешь – завод строй, хочешь – лабораторию, хочешь – за рубежом оборудование покупай, а хочешь – пропей, слова никто не скажет. Только вот если ты не выдашь к сроку действующий результат, то взыщут с тебя все деньги до копеечки, конфисковав, при нужде, все имущество. А не хватит – будешь отрабатывать, хотя бы и на лесоповале. Некоторые «ученые» там свои дни и закончили. Результат оказался закономерным – достаточно быстро воспиталось новое поколение ученых, привыкшее выдавать реальные результаты и готовое ради того, чтобы хорошо жить, хорошо работать. И что теперь удивительного в том, что технически русские обгоняют весь мир? Другое дело, что русских ученых меньше на душу населения, чем в других странах, зато – настоящие.
Когда греческий чиновник вошел в кают-компанию крейсера, ему не то чтобы поплохело, но стало еще больше не по себе. Вместо пиратского капитана, которого он ожидал увидеть и образ которого уже нарисовал в своем воображении (стереотипы – великая вещь!), перед ним обнаружился высоченный, даже сидя возвышающийся над ним, офицер в известной всему космосу русской форме и с эполетами на плечах, восседающий за длинным столом из настоящего красного дерева и лениво потягивающий ароматный кофе. Капитан посмотрел на него холодными серыми глазами (истинный ариец, промелькнула в голове грека непонятно где услышанная фраза) и небрежным движением головы указал греку на стул в противоположном конце стола. Да уж, от такого не ждешь, что предложит денег или даже того же самого кофе – весь облик капитана соответствовал (опять стереотип, который Соломин использовал сейчас на всю катушку) образу русского офицера, нарисованному международной пропагандой. Сноб и безжалостный убийца, которому все равно, кто перед ним. Вот сейчас заговорит – так слова разве что через губу цедить будет. Соломину, с трудом сдерживающемуся при виде трясущегося чиновника от смеха, оставалось только не выйти из этого образа – надо же что-то поиметь от враждебной пропаганды. Выдержав короткую паузу, во время которой он презрительно рассматривал ежащегося под его взглядом грека, он барственно процедил:
