Косой прошмыгнул внутрь и обнаружил Высочайшую сидящей на троне – довольно простом сиденье, покрытом белым атласом, зато за спиной всевластной вдовы пурпурный феникс расправлял крылья, инкрустированные каменьями – символ Императрицы Матери Мира. Царя птиц поддерживали девять золотых драконов морских владык, заодно направляя и скрещивая солнечные лучи на троне.
Императрица сидела, развалясь, и, казалось, дремала или медитировала. Это была еще не старая женщина. Удержаться у власти ей помогло не одно лишь положение, но и редкие таланты. Соперники были жестоки – вдова проявляла запредельную жестокость. Враги убивали десятками, она сеяла смерть среди тысяч и тысяч. Ороду она напомнила зажмурившуюся тигрицу, а еще вернее – дракониху, кровожадную и коварную…
– Входи и садись… гьялпо, – произнесла дракониха, не поднимая век.
А Ород сразу же заволновался. Откуда эта заминка? Что-то стало известно? Что? Неужто его «головорезики» проговорились?! Или их разговорили дворцовые палачи? О, Анахита-Ардвичура…
– Взгляни, какая тонкая работа, – начала Высочайшая, протягивая Ороду удивительный нож с нефритовым лезвием и с рукоятью в виде корчащейся твари, которой клинок служил языком. – Эту изящную вещичку привезли из земли Фузан,
[48]
что лежит далеко за Восточным океаном. Там живут люди с красной кожей, не знающие колеса, но строящие пирамиды. И они тоже почитают нефрит…
Полюбовавшись изделием, вдова хлопнула в ладоши, отчего Ород сильно вздрогнул, и приказала принести подогретое рисовое вино. Старая служанка явилась мигом, опустилась на колени и протянула хозяйке черный лакированный поднос с двумя дымящимися чашами.
– Угощайся, – сказала вдова добродушно, – ощути и прочувствуй аромат.
Ацатан хлебнул вина, но ничего не ощутил – не до того было. Ацатана съедал страх.
Вдовствующая императрица неторопливо выпила половину чаши и задержала ее в руке, сказав:
– А покой ты ощущаешь, гьялпо?
– Покой? – пробормотал Ород. – Какой покой?
– Полный покой… – безмятежно сощурилась вдова. – Или тебя гнетет тайная тревога? Поведай мне о том, что лишает тебя наслаждения миром, облегчи душу…
– Ничто меня не гнетет, – пробурчал Косой, сжимая зубы.
Вдова ласково покивала.
– Давно хотела спросить, – продолжила он с прежним добродушием, – а как тебе Лоян? Понравился ли?
– Город как город… Большой.
– Сильно он изменился после твоего первого приезда?
Ород замер.
– Когда ж это ты посетил нас впервые, гьялпо? – притворно задумалась женщина на троне. – Четыре года назад? Или все пять? А дворец Сына Неба ничем новым не поразил твое воображение? По-моему, храм Божественного Дракона тогда еще не был построен…
– Если и изменился, – ответил Косой, холодея, – то в лучшую сторону.
– Пожалуй, – кивнула Высочайшая. – Да и тебя стало не узнать, гьялпо… Взгляни!
Она вытащила из-за трона тонкую деревянную дощечку, на которой был нарисован портрет молодого человека в сложном головном уборе. Ород его сразу узнал – художник изобразил Цзепе Сичун Зампо. Настоящего гьялпо.
– Придворный живописец всегда рисует высоких посетителей Сына Неба, – объяснила Высочайшая, любуясь портретом, – дабы император мог припомнить, когда надо, кого он принимал…
– И Сын Неба уже припомнил? – хрипло спросил Ород.
– Еще нет, – оживилась визави. – Портрет гьялпо всего один, я с трудом нашла его в дворцовой пинакотеке. Но показывать Сыну Неба не стала. Пока. Согласись, государь мог бы и не узнать тебя, сличив с портретом… Да и стоит ли расстраивать императора? Тем более, что он так хорошо тебя принял, вошел в положение…
– Не стоит, – процедил Ород. – Право, не стоит. А портрет… Он точно один?
– Да, вот этот. И художник, нарисовавший… э-э… тебя, уже умер.
– Не смею просить Высочайшую Госпожу, – медленно проговорил Косой, – чтобы она подарила мне эту забавную картинку, но, быть может, тай-хоу продаст его? К чему ей эта безделка? А мне она дорога как память…
– А сторгуемся ли? – усомнилась вдова.
– Сторгуемся, – заверил ее Ород. В эту минуту он понял всё, всё наперед. И суть происходящего, и то, что ему следует предпринять этой же ночью. – Я привез из Лха-ла два нефритовых панциря, два драгоценных доспеха усопшим. Один я преподнес Сыну Неба, а другой предназначен императрице…
Но мне не жалко сменять его на мой портрет. Разве этот обмен не выгоден? Деревяшку на древний нефрит!
– О выгоде говорить не будем, – мягко сказала Высочайшая, – но обмен вполне может состояться…
– Скажем, сегодня вечером? – дополнил ее Ород.
– Я предупрежу стражу, чтобы тебя пропустили.
– Договорились, Высочайшая! Я могу идти?
– Ступай… гьялпо.
Низко поклонившись, Косой вышел. Спускаясь по лестнице, он испытывал бешенство и холодную решимость. Обмен не состоится. Даже если вместо нефритового доспеха он и получит этот дурацкий портрет, то потеряет, а не приобретет, ибо тайна останется со вдовой. И что потом? Через день? Через месяц? Не вызовут ли его снова и не поделятся ли своими сомнениями – дескать, не знаю, скрывать ли и далее твой секрет… э-э… гьялпо, от Сына Неба или выложить владыке всю правду? А ему опять платить?! И до каких пор? О, Арамазда! Да разве этой богатейшей и знатнейшей женщине нужен нефритовый доспех? Она просто развлекается, играет с ним, получая удовольствие. А когда игра надоест, она просто укажет на ацатанагьялпо – и не с кого станет портреты писать…
Ород криво усмехнулся. Значит, надо сделать так, чтобы тайна упокоилась навечно. Вместе с императрицей. Мертвые надежно хранят секреты…
Покинув Зал Почитания добродетелей, Ород не стал возвращаться к себе, а побродил по парку, обдумывая детали убийства. Его изворотливый ум стал искать способы не запачкаться. Лучше всего кинжал… Причем, нанести роковой удар придется ему лично, ибо никого иного вечером у вдовы не ждут, а любопытства по поводу поздних визитов молодого мужчины не проявит никто – всем хорошо известны и похотливые привычки вдовы, и ее крутой нрав. Но как тогда избежать подозрений? Иначе говоря, на кого свалить вину?
И тут Косого осенило.
– Так, именно так! – сказал он свистящим шепотом.
Дрожа от злой радости, Ород поспешил к обиталищу преторианцев.
И снова удача – никто из проклятых фроменов не стоял в дозоре, их вообще не было на месте. Лишь троица философов сидела близ алтаря, негромко печалясь – ученая братия из академии Тайсюэ мощным хором обвинила триаду в измене устоям, в подверженности «тлетворному влиянию Запада», в извращении учений Кун Цю, Лао-цзы и Шакьямуни, в коварном принижении ведущей роли Божественного императора, в уравнивании Поднебесной империи с остальными государствами… Куда с подобным списком преступлений? Во дворец таких «злодеев» даже подметальщиками не возьмут…
