– Что?
– Ну, медленным...
– Вялым?
– Да-да, именно вялым. Но ничего, прорвусь, мама.
– А может быть, стоит продать этот дом и купить что-то
поскромнее? Ты же одна пока. Здесь, как я понимаю, это все очень подвижно...
покупают один дом, продают, покупают другой...
– Нет, пока я не хочу! Я так люблю его...
– Но зачем тебе одной четыре спальни?
– Мамочка, я больше не одна, у меня есть ты...
и Стаська... А может, вам переехать ко мне? Будем жить все вместе?
– Да нет, это ерунда. Приехать можно, а переезжать... ни за
что!
– Там папина могила, да? Поэтому?
У нее вдруг задрожали губы и глаза наполнились слезами.
– Мамочка, господи, столько лет прошло, а ты все еще...
Она как будто с трудом проглотила комок в горле.
Но тут зазвонил телефон. Мне на секунду померещилось, что
это звонит Гарик, ведь обещал же мне китайский предсказатель обретение
потерянного.
– Алло!
Незнакомый мужской голос спросил по-английски:
– Прошу прощения, мэм, могу я поговорить с Леокадией?
– Но она не говорит по-английски, – растерялась я.
– Зато я говорю по-русски.
– Одну минуту. Мама, тебя!
– Кто?
– Понятия не имею! Простите, а кто ее спрашивает?
– Доктор Дорман, Грегори Дорман.
Но тут раздался такой трезвон у входной двери, что я
вскочила как ошпаренная и закричала:
– Перезвоните попозже, очень вас прошу! – И, швырнув
трубку, бросилась открывать. На пороге стоял Симон, бледный, испуганный.
Я еще ничего не поняла, а мама закричала:
– Где Стася? Что случилось?
– Вы только не волнуйтесь, сейчас уже все в порядке, она в
госпитале.
– В госпитале? Вы разбились на машине?
– Нет, – он вдруг покраснел, – ей стало плохо, я
ее отвез... Они там объяснят... У нее проблемы... Но уже все...
– Что все? – не своим голосом закричала мама.
– Ей уже сделали операцию.
– Какую операцию?
– Внематочная беременность... – едва слышно произнес
Симон.
Слава богу, у нее есть иншурэнс, мелькнуло у меня в голове.
Стася
Вон они, эти чертовы зеленые холмы, прямо за окном, любуйся
сколько влезет! В госпитале меня продержали сутки, и теперь я лежу как
последняя кретинка, таращусь в телик или смотрю в окно. Доигралась, идиотка!
Хорошо еще, беременность оказалась внематочная, по крайней мере я не виновата,
что ребеночек накрылся медным тазом. Кому он нужен, ребенок от того козла...
Даже вспомнить мерзко. Это я опыта решила набраться, чтобы не ударить п...
в грязь перед красавчиком Игорем, который у Мамалыги называется Гариком. И
все напрасно, все! А Лёка догадалась, почти все просекла... Плакала, целовала
меня, опять слезами захлебывалась... Ее жалко. Она вдруг так постарела. Сидела
у моей кровати, сгорбилась как-то, уголки губ опустились... Жалко, сил нет!
Правда, ей какой-то старый дружбан позвонил из Сан-Франциско, обещал приехать,
и она слегка приободрилась. Кажется, он зубной врач... Но все равно... облом по
полной программе. И даже смешно, просто какая-то книжная мораль – зло
наказано! Правда, добродетель не торжествует, вот тут прокол. Добродетельная у
нас только Лёка, а что она за свою добродетель поимела? Дочку-кукушку и
внучку-блядушку? Но одно хорошее в этой истории есть! Есть все-таки! Я
убедилась, что могу в принципе поиметь любого мужика, если захочу! Как тот
козел сперва на меня и не глядел, а потом на задних лапках прыгал. Гнусный тип,
но зато научил меня кайф ловить от этого дела. С паршивой овцы... Так что не
совсем напрасно я старалась... Но дура я та еще! Один раз мужика увидела, этого
окаянного Игоря, и что затеяла! Трансатлантическую интригу! Три ха-ха! И,
главное, все бы получилось, не брось он ее. Получилось бы, я уверена! Но это
была бы гнилая победа, противник уж больно ничтожный... Разве можно так упасть
из-за смазливого мужика? Я получила хороший урок от этой взрослой жизни. Никто
и никогда не сможет довести меня до такого состояния! Я уже понимаю, что от
любви можно как угодно с ума сходить, но нельзя допускать, чтобы тебя жалел
твой заклятый враг! Этого я не перенесу. Кстати, надо будет как-то ей
намекнуть, что так нельзя. На ней же аршинными буквами написано: меня бросили!
А она ж еще не очень старая. Но кто на такую побитую позарится? Хотя я сама не
смогу, надо объяснить Лёке, пусть она ей скажет! Надоело лежать, сил нет, но
завтра я уже встану, а на днях мы полетим в Лос-Анджелес, в Голливуд! А
вообще-то у меня такое ощущение, что нарыв прорвался, гной вытекает и жесткий
комок ненависти внутри как будто становится помягче... Хорошо ли это, я не
знаю, но мне легче, легче, легче...
Кино и немцы! Святочная история
«Бенбери умер!»
Оскар Уайльд. «Как важно быть серьезным»
– Майка, ты на Новый год опять в Питер? Тебе не
надоело?
– Может, и надоело, но ты же знаешь, у меня там тетка, она
одинокая, старая и мой приезд для нее – праздник, – вяло ответила
Майя.
– А если для разнообразия тетка приедет к тебе в Москву?
– Ну что ты, ей тяжело, она старенькая.
– А я думала...
– Что ты думала? Очередного жениха мне нашла?
– Ну не то чтобы жениха, а все-таки... Просто у нас женщин в
компании маловато.
– Надо же! Редкий случай! – улыбнулась Майя. –
Обычно бывает наоборот.
– Ну ты же знаешь, я девушка нестандартная. Ты уже и билет
купила?
– Конечно.
– Жалко. Ну ладно, вольному воля!
До этого разговора Майя не была уверена, что хочет в этом
году в Питер, но, положив трубку, встала, оделась и поехала на вокзал, благо
близко – пять остановок на троллейбусе.
У нее не было тетки в Питере, у нее вообще никого не было.
Эту тетушку она придумала, чтобы не сидеть одной в праздники и не быть обузой в
компаниях. Одинокая женщина в компании – это проблема. Ее надо провожать,
да и вообще... А так она всем говорила, что уезжает тридцатого, и не подходила
к телефону, не высовывала носа из квартиры, а уезжала тридцать первого. В
вагоне поезда всегда находились люди, с которыми можно было встретить праздник,
выпить бокал шампанского, поговорить... А утром выйти на Московском вокзале,
вдохнуть сырой, холодный питерский воздух и отправиться гулять по любимым
местам дивного города, отдыхая в кафе. К вечеру она уставала так, что в поезде,
везущем ее назад, в Москву, спала, как говорится, без задних ног. А утром с
удовольствием возвращалась домой, в свою уютную однокомнатную квартиру, после
питерской холодной бесприютности казавшуюся поистине упоительным гнездышком.
