Елизавета очень удивилась, открыв глаза: как это ей удалось
заснуть, да чуть ли не до полудня? И обошлось без кошмарных сновидений… Сейчас
все события минувшего дня и ночи настолько отдалились, что стали казаться
чем-то почти нереальным и не настолько уж страшным. Даже то, что пришлось
отодвигать мебель, нагроможденную у двери, не нарушило ощущения душевного
покоя. Сделать это удалось только Ульянке.
Девчонка была явно не в себе. Глаза как плошки, косички
торчком, руки ей нынче будто не тем концом вставили: она едва не вылила в
постель кувшин горячей воды и даже не заметила своей промашки. А уж когда
подала голой и мокрой Елизавете рубашку вместо полотенца – вытереться, та не
выдержала:
– В уме повредилась, Ульянка?!
Но ничто не могло привести девчонку в чувство. Она даже не
позаботилась исправить оплошность, а затараторила, словно только того и ждала:
– Ох, барыня, графинюшка! Кабы знали вы, что нонче с утра
содеялось! Диво, что вас не разбудили, – такой крик по всему дому стоял. Барыня
Анна Яковлевна девок наших стригла!
Елизавета взглянула на ее белесую головенку, и Ульянка
горделиво тряхнула косичками:
– Не, меня не тронула. А вот Стешке как есть всю косу
состригла. И ей, и Наташке, – ну живого места не осталось, и Феньке, и всем
кухонным, и даже Агафье. Даром, что она седая вся. Только меня да вот вас не
тронула. – Она фамильярно хихикнула, глядя на растрепанную Елизаветину косу, и
тут же с мстительным выражением погрозила кулачком в сторону двери: – У,
лахудры! На смех меня поднимали: мол, пенька у тебя на голове, пакля! А у самих
нынче будто лишай или парша по макушке прошлись. Теперь воют в голос, а мне
весело. Меня-то барыня не тронула! Теперь у меня косы!
– Дура ты, девка! – рассердилась Елизавета. – Дура
злорадная! Что с того, что они сейчас воют? Скоро у Стешки да Феньки новые косы
вырастут, еще краше прежних, а ты как была с паклей на голове, так навеки и
останешься, поняла?
Она чуть не добавила: «В точности как «лютая барыня»!» – но
вовремя прикусила язычок, тут же устыдившись своей внезапной вспышки.
Девчонка заревела в голос. Пришлось ее утешать, задабривать,
одаривать леденчиком, яблочком… Скоро Ульянка, столь же по-детски отходчивая,
как и графиня, снова сияла улыбкою, а Елизавета думала, что в расправе,
учиненной в девичьей, есть и ее доля вины. Аннета поутру расчухала, что вместо
косы паклю добыла, да не осмелилась воротиться в спальню графини, всю свою
злобу обратила против горничных. Вон даже верной Агафье не поздоровилось!
Очевидно, на сей раз она не забыла нахлобучить парик, не то разговоров было бы
куда больше. Но что же будет Анна делать с такой грудою чужих кос?..
Тут же она получила ответ на свой вопрос. Ульянка сказала,
что, свершив расправу, барыня велела немедля заложить карету и везти себя в
город. В людской ходили слухи, что в Нижнем есть такие лавки, где немцы за
большие деньги скупают волосы русских баб, чтобы делать из них «вшиньоны» для
своих лысых немок: туда, мол, лютая барыня и навострилась. Одного не могла
понять пронырливая дворня: граф своей кузине ни в чем никогда не отказывал, что
ж ей на косах-то зарабатывать понадобилось?!
Елизавета не сомневалась, что Анна Яковлевна и в мыслях не
держала эти волосы продавать. Она, очевидно, надеялась отыскать в городе
какого-нибудь ловкого парикмахера, который за малое время изладит ей один-два
парика, чтобы сменить розовое облако, которое и разорваться, и полинять могло,
и вообще выглядело, прямо сказать, нелепо.
Ну что ж, зато по крайней мере день-другой можно отдохнуть
от растреклятой Аннеты. Если бы еще и Валерьян куда-нибудь убрался…
Тут же Елизавете стало ясно, что надежды сии призрачны. За
окном послышался его голос:
– Добро пожаловать, князь, душа моя! И вам здравствуйте,
Потап Спиридоныч! И вам, Александр Григорьич! И вам… Прошу скорее к столу,
откушать с дороги, а там повеселимся вволю. Новая для вас забава приуготовлена,
забава знатная!
Елизавета тоскливо зажмурилась.
Опять понаехали! Опять будут пить да жрать, сквернословить,
орать на весь дом… Она удивлялась, как это Валерьян, скупой до одури, когда
речь шла о его крепостных, умудрился прослыть у соседей радушным и хлебосольным
хозяином. Что ни день – гости! Да ладно, ей-то какая забота! Наоборот,
перепьются – легче будет пробраться в погреб, поглядеть, как там Елизар Ильич,
жив ли еще?..
Вдруг Ульянка ахнула, схватилась за голову.
– Господи Иисусе Христе! Я и забыла совсем! Ох, прибьет,
прибьет он меня! – Ее голубенькие глазки вмиг заплыли слезами, носишко-пуговица
покраснел.
– Что еще? – спросила Елизавета, чуя недоброе. – О чем ты
забыла?
– Барин, как прознал, что Анна Яковлевна уехала в город, то
сперва сильно ругался и даже Фильку-цирюльника со злости прибил, а после
поуспокоился и велел вам сказать, чтоб надели платье, какое покраше, да пришли
вместо нее гостей принимать. А еще велел вам сказать, что ежели не пожелаете…
Тут бедная Ульянка умолкла – глаза вытаращила, вся
покраснела и даже испариной пошла.
– Н-ну? – процедила Елизавета, предчувствуя самое худшее. –
Договаривай. Что еще?
Ульянка мялась, переминаясь с ноги на ногу, все ж набралась
храбрости договорить:
– Ежели вы не пожелаете прийти, то он, барин, Елизара Ильича
нынче же вусмерть засечет своеручно, да и вас не помилует!
Первым побуждением Елизаветы было выкрикнуть что-нибудь
вроде: «Да пропади он пропадом, людоед!», или: «Что мне его угрозы!», или: «Пусть
своей любовнице приказы отдает!» – но тут же она вспомнила помертвелое лицо
управляющего, свои вчерашние над ним рыдания, подступившее одиночество… Сердце
зашлось от страха. Ведь Валерьян – зверь, сделает, что сулил. Сделает, точно! И
она сказала, как могла спокойно, чтоб Ульянка (а значит, и вся девичья) не
узнала об этой ее новой боли:
– Поди достань платье синее, шелковое, у коего рукава
золотом шиты, да взгляни, не помялось ли? А коли так, скажи Агафье раздуть утюг
и погладить. Поди, поди. Я сама причешусь, как всегда. – И отвернулась к окну,
силясь сморгнуть слезы обиды, отчаяния и безнадежности, которые уже повисли на
ресницах.
