Такова судьба твоя, Елизавета! Родителей не выбирают, в этом
ты уже убедилась. Теперь поняла, что не выбирают и детей: их просто любят или
нет; и только любовь или нелюбовь делает людей добрыми и злыми, хорошими и
дурными. Все ты, Елизавета, опять только ты в силах изменить себя и мир вокруг
себя. Мужчины, дети, грозы, улыбки, рассвет, цветение трав, волна морская или
опавшие листы – это все ты, Рюкийе! И это есть, и это будет всегда, и это
только начинается!..
Она очнулась. Голос Баграма звучал в ее ушах так ясно, как
будто дорогой погибший друг вышел из тьмы забвения нарочно, чтобы утешить «дитя
своего сердца». Утешить или предостеречь. Но от чего?..
Елизавета вытянулась под одеялом (и не помнила, когда
забралась в постель) и лежала тихо-тихо, слушая глубокую ночную тишину. А ведь,
наверное, Агафья уже уснула и можно попытаться проскользнуть мимо нее? Да и
сторожа у погреба небось тоже спят крепким сном… Попытка не пытка!
Шум, донесшийся из коридора, заставил ее разочарованно
вздохнуть. А, черт! Верно, у старухи бессонница, вот и шастает или решила
поглядеть, что графиня поделывает?
Осторожные шаги приближались к двери. И вдруг раздался
вскрик Агафьи – тихий, сдавленный, но полный такого ужаса, что у Елизаветы
захолонуло сердце. И тут же послышалось шлепанье босых ног по лестнице и
удаляющиеся причитания: Агафья бросилась наутек, словно обезумела от страха.
Елизавета, сама испугавшись, спустила ноги с постели, но
тотчас вновь легла: осторожные, крадущиеся шаги зазвучали совсем близко;
скрипнула дверь, и на пороге появилась смутная белая фигура, заслонявшая свечу
ладонью.
Это была Анна Яковлевна.
У Елизаветы перехватило дыхание, когда она увидела в
пляшущем свете словно бы сонное, неподвижное лицо, потом и голову: Аннета была
без парика и даже без чепца! Немудрено, что Агафья обратилась в бегство, увидав
эту лысую голову, более похожую на череп мертвеца!
Тут впервые мелькнула у Елизаветы мысль, что не все ладно с
«лютой барыней», если она решилась выйти из своей комнаты в таком виде. В
следующий миг показалось, будто сама сошла с ума, ибо обнаружила: глаза Анны
Яковлевны крепко зажмурены.
Она спала на ходу! Или ходила во сне?.. И свеча, конечно,
была ей вовсе не нужна: просто прихватила, выходя из комнаты, по привычке. Но
самым страшным и самым странным было то, что она будто бы все видела сквозь
плотно сомкнутые веки!
Постояв мгновение на пороге, Анна Яковлевна пересекла
комнату и поставила свечу на подоконник. Это было так похоже на знак, который
Елизавета лишь вчера подавала Соловью-разбойнику, что сразу вспомнилось, как он
велел звать его на помощь, если что. А ведь сейчас, кажется, именно такой
случай! Что-то блеснуло в руке «лютой барыни», когда она медленно, но
неостановимо двинулась к кровати графини. Елизавета не поверила своим глазам,
увидев, что это… ножницы!
Наверное, надо было закричать, всполошить людей, но язык присох
к гортани. Почему-то казалось, если она крикнет, Анна Яковлевна бросится вперед
и перережет ей горло. Потому только и могла, что бесшумно соскользнула с
кровати и притаилась в углу, вся дрожа при виде того, как Аннета, угрожающе
пощелкивая ножницами, шарит по постели, перетряхивая одеяло, простыни и даже
переворачивая подушки, словно там можно было спрятаться.
В том, что «лютая барыня» ищет именно ее, не было сомнений.
Вот она перешла к шкафу, перебрала платья… начала бродить по углам и двигалась
столь точно и проворно, что Елизавета с немалым трудом ускользала от ее ищущей
руки, даром что у Аннеты были зажмурены глаза. Она словно бы чуяла, не видя,
свою неприятельницу и безошибочно поворачивалась к ней. И снова, снова этот
леденящий душу лязг ножниц! Следовало бы убежать, но Аннета наверняка
последовала бы за ней, а потом… спастись бегством не давало любопытство.
И вдруг Елизавету осенило. Да вовсе не ее смерти алчет
Аннета! Она пришла, чтобы срезать ее волосы!
Каким нелепым это ни казалось, Елизавета с каждой минутою
убеждалась в правильности своих мыслей. Анна Яковлевна, должно быть, несколько
повредилась в уме от своей внезапной потери, ведь роскошная коса ненавистной
графини всегда была предметом ее завистливо-злобных взглядов. И эта мысль,
наверное, настолько овладела ее сознанием, что заставила во сне решиться на то,
на что, может быть, наяву Аннета не осмелилась бы.
Удивительно, как от этой догадки на душе стало легче. Ничто
так не пугало Елизавету, как непонятное, неизвестное. И сразу стало ясно, что
делать дальше.
Она метнулась в «яблочную залу». Там в углу валялся немалый
пучок пеньки. Несколько дней назад наглый Северьян, задирая Ульянку, которая по
нему сохла безответно, поскольку была собой нехороша, глумливо советовал ей
вплетать в жиденькие косицы хоть пеньку, чтобы будущему мужу было за что ее
трепать да таскать. Ульянка расплакалась, вырвала пеньку из рук обидчика и,
хлестнув несколько раз по рыжей роже, зашвырнула пучок в дальний угол. Вот он и
сгодится!
Елизавета схватила пеньку, обернулась – и как раз вовремя,
ибо Анна Яковлевна уже вошла в залу, приближаясь к ней, а на ее бледном лице
играла страшная улыбка упыря, наконец-то настигнувшего свою жертву. Елизавета
даже усомнилась, во сне ли действует Анна Яковлевна, уж больно точны все
движения? Но нет, глаза ее были по-прежнему закрыты.
Ну, пора решаться: снова бежать или?.. Елизавета вытянула
вперед руку.
Какое-то мгновение казалось, что Аннета сейчас вонзит
ножницы прямо в нее, но та, вцепившись в пучок, отрезала пеньку точнехонько под
стиснутым кулаком Елизаветы и зашлась ликующим хохотом. Таким жутким, что у
Елизаветы ноги подкосились, села где стояла. И ежели б Анна Яковлевна не
удовольствовалась сделанным и вновь начала преследование, она больше не смогла
бы сопротивляться.
Однако «лютая барыня», все еще похохатывая, вприпрыжку
ринулась к своей комнате, потрясая пучком пеньки, словно боевым трофеем.
Елизавета не стала ждать, пока та обнаружит обман и явится снова.
Чуть ли не ползком воротилась к себе. Свеча погасла, задутая
сквозняком, но и в темноте она нашла силы придвинуть к двери стол, нагромоздив
сверху кресло и стул, а рядом с кроватью положила кочергу. Потом забралась в
постель, с головой укрылась одеялом, не думая ни о чем: ни о ребенке, ни о
Соловье-разбойнике, ни даже о Елизаре Ильиче, помня лишь окаменелое лицо,
стиснутые веки и это отрывистое, леденящее душу лязг-лязг-лязг… И если бы
сейчас господь предложил ей навеки утратить память в обмен на покой, она
согласилась бы, не раздумывая.
* * *
