Строилов схватил ее, прочел, шевеля губами, ибо не силен был
в беглости чтения, и похолодел… Это оказалось его собственноручное письмо:
неряшливое, безграмотное, там и сям изрисованное голубками, несущими в клювиках
розочки, да уродливыми купидончиками и адресованное метрессе императора, полное
изъявлениями самой страстной любви и намеками на многочисленные милости, уже
оказанные ему Воронцовой.
Убей бог, Строилов не припомнил, когда он писал такое письмо
и писал ли вовсе, хоть почерк был его. Не вызывало сомнений: оно послужит к его
неминуемой погибели, ежели попадет в руки императора!
Оглядевшись и увидев три пары глаз, глядящих на него с
откровенной насмешливостью, Строилов понял: это была наглая фальшивка, да вот
беда – изготовленная с таким мастерством, что выглядела лучше и убедительнее
всякого подлинника.
Граф Валерьян мало имел достоинств несомненных, однако
считался недурным фехтовальщиком, а стало быть, славился быстротою реакции.
Никто и моргнуть не успел, как он уже скомкал опасную бумажонку, сунул ее в рот
и принялся торопливо жевать, вытаращив от страха глаза, то и дело давясь и
громко отрыгивая.
Он ожидал бог весть чего: криков, ругани, побоев, насилия,
но только не того громоподобного хохота, каким разразился Орлов. Ему вторили
мелодичный, звонкий смех императрицы и сдержанные улыбки Дашковой.
– Вы были правы! – воскликнула наконец Екатерина. – Вы были
правы, друзья, а я… ох, не могу, не могу! – Она так и закатилась при виде
почернелых губ Строилова. – Да плюньте, граф, плюньте, Христа ради! Вы этак
отравитесь, а ведь зря!
И с этими словами она выхватила из кармана своего
серебристо-зеленого платья четвертушку бумаги. Точь-в-точь такую же, как та,
которую только что самоотверженно сжевал злополучный Валерьян.
Более того! Дашкова и Орлов тоже держали в руках подобные
бумажки.
Это был заговор, понял Строилов, тщательно подготовленный
заговор с целью его погубить.
С отвращением Валерьян выплюнул свою черную невкусную жвачку
и пал в ноги императрице, невнятно и жалко моля о помиловании.
– Встаньте! – соизволила сказать Екатерина, натешившись
зрелищем его унижения. – Встаньте, граф! И не отчаивайтесь так, бога ради. Вот!
– Она протянула ему все четыре закладные на Любавино, неведомым образом
попавшие к ней, но уже с расписками: «Долг вполне выплачен». – Как видите, сия
женитьба для вас все-таки выгодна. Будет куда после свадьбы въехать, где жизнь
провести безвыездно, и, – голос ее стал суровым, – сие – непременное условие!
– Да вы надо мною смеетесь, ваше величество! – простонал
несчастный Валерьян, все еще не веря случившемуся.
– Ведь и вы тоже надо мною смеялись… – ласково напомнила
Екатерина.
Строилов не поверил ушам:
– Что? Это мне всего за одну улыбку?!
– Да, – кивнула Екатерина, глаза ее блеснули. – Не правда
ли, я плачу щедро? Всего за одну улыбку вы получили жену и воротили родовое
имение… А теперь, граф, вам пора! Невеста ждет вас!
Ни Екатерина, ни Валерьян, конечно, не могли знать, что за
одну эту неосторожную улыбку она обрекла его на смерть столь лютую, какую не
могла бы пожелать и самому злому своему врагу, – и спасла жизнь той, которой
отнюдь не желала ни долгой жизни, ни счастья.
Глава 17
Свадебное путешествие
Любавино – село хоть невеликое, но доброе, домов за сотню, и
на землях богатых стоит. И пашни вокруг жирные, и леса дремучие, и болота
торфяные. Хоть далеко ему до таких знатных нижегородских сел, как Лысково,
Катунки, Мурашкино или те же ближние к нему шубинские Работки, где испокон
веков была самая оживленная пристань на пути в Азию, где так и сновали
проворные паузки да завозни, дощаники да шитики; все же и Любавину было чем
славиться. Глиняные залежи вокруг него богатейшие, особенно возле излучины
речки Любавни, что в Волгу впадает; глина здесь в яминах серо-белая, к
горшечному делу самая способная. Искони любавинцы горшечным промыслом жили не
меньше, чем охотой да хлебопашеством, продавая плоды труда своего по всей
Нижегородчине. За это, кроме тягла, подворной и лошадной подати, им всегда
полагался добавочный денежный оброк, вынуждая торговать. Да ведь мужику не
привыкать работать!
Любавино, прежде село государево, уже лет сорок принадлежало
графам Строиловым: еще когда Петр Великий по пути на Каспий наведался в Нижний
Новгород, он пожаловал сельцо верному сподвижнику Ивану Строилову, из
безземельных дворян, да в придачу графский титул. Строилов и жена его были в
преклонном возрасте и давно умерли, сын их – тоже; теперь Любавино принадлежало
внуку Ивана Строилова.
Да одна беда: внука этого, барина своего, любавинцы уж
позабывать стали, когда видели в последний раз. Уехал в Санкт-Петербург и будто
сгинул там. Исправно обозы оброчные ему отправляли. А все ли ладно у барина –
никто, кроме управляющего, и знать не знал. Управляющий был человек неплохой –
из своих, приволжских, подсоседник
[20], как его втихаря называли, крестник
покойного графа, а все ж рука не хозяйская. Коли трудится, то не барин. Хоть по
роду и не мужик, середка на половинку, к нему ни почтения, ни повиновения,
какого надо, не было. Потому, когда прошел слух по селу, что возвращается
молодой граф Строилов в свою вотчину, да везет с собой жену новобрачную, да еще
и земли дедовские от закладных освободил, тут настали в Любавине разом и
радость, и нетерпеливое ожидание. У тех же, кто помудрей да поосторожней, была
и опаска: бог его весть, каков он стал, граф молодой, в столице поживши, при
дворе побывши; да какова его барыня? В одном сходились: коли принесла молодая
мужу хорошее приданое, коли царит меж ними лад и склад, то и людям их будет
хорошо. Ну а ежели нет… остается уповать на бога.
Только на него, милостивца, оставалось уповать и самим
новобрачным.
* * *
Никогда не забыть Елизавете того январского вечера, когда,
чуть смерклось, вдруг заскрежетали засовы ее камеры и на пороге встал Макар во
всегдашнем своем добродушно-зверском обличье, но исполненный такого беспокойства,
что сердце узницы мелко и стремительно забилось. Только хотела спросить, что
случилось, как Макар, неловко кланяясь, посторонился, и в камеру вступил
невысокий пожилой господин в плаще и гвардейском мундире. Его темные глаза
воззрились на узницу, холодный голос отчеканил:
– Именным повелением! Извольте следовать за мной!
