Подобно многим в свите императора, которую Екатерина, не
скрываясь, называла «пошлой компанией», Валерьян Строилов руководствовался
четырьмя основными житейскими правилами: религия – химера, рассудительность –
порок, рассеянность – закон, мода – стихия. Он ездил на все собрания, на все
балы, в спектакли, в клубы, маскарады, на рауты, но самой главной его забавою
были женщины. Многие примеры во всяком роде сластолюбия подавал: имел
постоянную наложницу, но не упускал и временных даров любви. Впрочем, не
пропускал случая променять даму сердца на карточную даму. Иначе говоря,
Строилов готов был ночи напролет играть в рокамболь, ломбер, кампи, будучи из
тех азартных игроков, которые не только имения и состояния, но и жен, дочерей
своих на кон ставили. О таких, как он, говорили: «Начни играть в карты сам с
собою, и тут найдет средство проиграться!» Короче говоря, Строилов был в
долгах, как в шелках, и единственное его достояние – нижегородская вотчина,
деревня именем Любавино, была давно заложена и перезаложена. От должников он
пока что всякими правдами и неправдами заклинался, пользуясь расположением
государя, и продолжал беззаботное житье при дворе, уповая лишь на чудо: крупный
выигрыш, который должен же был случиться хоть когда-нибудь!
Император любил азартных картежников, сам был таков, а
императрица Екатерина Алексеевна их не переносила. Она частенько так про них
высказывалась: «Эти люди никогда не могут быть полезными членами общества,
потому что привыкли к праздной и роскошной жизни. Они хотят всю жизнь свою
провести в этой пагубной игре и, таким образом лишая себя всего своего имения и
нисколько об этом не заботясь, делают несчастными и других, которых они
обманывают и вовлекают в игры».
До недавнего времени Екатерина полагала Строилова существом
вовсе незначительным, но безобидным, мол, чем-то вроде любимых императором
игрушечных солдатиков. Однако со вчерашнего дня отношение ее к Строилову резко
изменилось. За ужином Петр, никогда не упускавший случая, подвыпив, публично
высказать жене свое пренебрежение, вдруг принялся громко, издевательски
хохотать, когда Екатерина принялась обсуждать с президентом камер-коллегии
действительным тайным советником Мельгуновым число городов в Российской
империи, точного количества которых не знали нигде, даже в Сенате.
Екатерина вообще старалась примениться ко всякой обстановке,
в которую попадала, как бы ни была она противна ее вкусам и правилам;
повергнуть в замешательство ее было трудно, да и ко многому она в жизни
привыкла, но все-таки, как любую женщину, ее ранило столь злое и откровенное
пренебрежение мужа. Придворные тоже всякого навидались в отношениях этих
коронованных супругов и, будучи людьми искушенными и осторожными, просто делали
вид, что ничего не слышат и не видят. Однако Валерьян Строилов, подбодренный
изрядным количеством бокалов венгерского и малаги, громко подхихикнул
императору, за что и удостоился здоровенного тычка в бок от своего соседа и
быстрого, как молния, взгляда Екатерины. Вообще говоря, она не была
злопамятной, но, как никто другой, умела чужую глупость делать орудием своего
честолюбия, чужую слабость обращать в свою силу…
Прошло три дня. И вот императрица как бы случайно
повстречала в только что отделанной античной зале графа Валерьяна. Государыня
глянула на него с выражением, кое показалось графу более чем приветливым.
Проницательная Дашкова ощутила приближение грозы, ибо улыбка Екатерины
напоминала блистание далеких зарниц. Строилов же, проницательностью не
отличавшийся, принял как должное, когда императрица, умильно осведомившись о
его здоровье, произнесла:
– Счастлива нашей встрече, граф. Но вижу, что краски, в
которых я вас прежде воображала, во многом уступают даже яркости вашего наряда,
не говоря уже о розах, которые цветут на ваших щеках!
Одежду Строилова и впрямь никак нельзя было назвать бесцветной
и однообразной. Малиновый бархатный кафтан; белые гроденоплевые штаны,
застегнутые ниже колена золочеными пряжками с каменьями; ярко-голубой камзол,
шитый блестками; желтые шелковые перчатки; часы с короткой цепочкою, на которой
болталось не менее пяти брелоков и печаток; белье тончайшее; манжеты из
дорогого кружева; белый батистовый накрахмаленный галстук. Волосы надушены,
напудрены и придавлены щипцами с той именно силою, которая образовывала модную
прическу а l`oiseau royal… Валерьян полагал себя неотразимым.
От издевательского и двусмысленного комплимента императрицы
голова пошла кругом. Он уже видел себя новым фаворитом сей прекрасной
властительницы. А поскольку щедрость ее к своим друзьям была всем известна, от
Петра же он получал лишь самое незначительное содержание и жил в основном за
счет карточных выигрышей (увы, куда более редких, чем проигрыши), то мысленно
уже распрощался со своим прежним покровителем. Когда же Екатерина шепнула
Дашковой – достаточно, впрочем, громко, чтобы граф мог расслышать: «Как он
хорош! Как он прекрасно держится!» – он счел счастье свое уже свершившимся и
потащился за Екатериною в ее покои, как бычок, идущий за телушкой, не зная, что
его ведут на бойню.
* * *
За легким, игривым разговором, прерываемым многозначительными
взглядами и улыбками, пили черный кофе. Императрица и Дашкова вкушали его с
видимым удовольствием, не разбавляя; Валерьян же Строилов, раз хлебнув, ощутил
сильнейшее сердцебиение и принужден был добавить в чашку добрую порцию густых
сливок. Кофе Екатерине всегда варили из одного фунта на пять чашек; после нее
лакеи добавляли воды в осадок и наслаждались вполне крепким напитком, а после
них еще и истопники переваривали!
Что до графа, то он предпочел бы большое звено белужины и
бокал шампанского. Но удостоиться от государыни приглашения на чашку ее кофе
мог далеко не каждый; вдобавок Екатерина настойчиво выспрашивала Строилова обо
всех его делах, и, небрежно развалясь на кушетке, он отвечал на эти вопросы, не
то жалуясь, не то восхваляя себя:
– Я за картами мот! При первом проигрыше закипит кровь, как
смола на огне, а меня унимать трудно!..
И Екатерина его ничуть не порицала. Напротив, глядела
восхищенно, словно крупные проигрыши были бог весть какой доблестью. В этом
умении дать человеку почувствовать, что есть в нем лучшего, и была тайна
неотразимого обаяния, какое Екатерина производила на тех, кому хотела
нравиться…Одним словом, Валерьян готов был пасть к ее ногам и признаться в
своей давней и тайной страсти еще прежде, чем она произнесла, сопроводив свои
слова особенно приветливым взглядом ясных очей:
– Я в вас нуждаюсь ныне гораздо больше, чем вы во мне. Но
настанет время, и я воздам сторицею!
Ее взор обещал, обещал, манил, и Валерьян воскликнул с
воодушевлением:
– Исполню все, что вы пожелаете!
– Друг мой, – проворковала императрица, – мне желательно вас
женить!
