– Петр – алкоголик, развратник, слабодушный дурак. К тому же
гороскоп его более чем неблагоприятен. Иоанн Брауншвейгский, конечно, за
свободу и трон пообещает что угодно, однако просто физически не в силах будет
выполнить свои обещания: десятилетия заключения превратили его в безвольного
полуидиота. Екатерина… – Голос мессира мечтательно дрогнул. – О, эта особа мне
импонирует! К сожалению, мы слишком поздно обратили на нее внимание. Мы
упустили годы. Она успела так набраться православной заразы, что теперь
русофилка пуще самой Елизаветы! Мы попытались предпринять кое-какие шаги,
предложив ей – женщине! – вступить для начала в наш передовой отряд, Орден
вольных каменщиков, и, минуя первые две ступени, ученика и подмастерья, стать
сразу мастером. Она высокомерно отказалась, заявив, что масонство лишено в
России будущего. В этом ее ошибка. Она подписала себе приговор.
Не скрою, ваше высочество, сперва я возлагал на вас очень
малые надежды. Более того, я полагал вас помехою, которую необходимо устранить.
Этой моей ошибкою вызваны многие неприятности, которые сопровождали вас
последнее время. Напомню только приключения в остерии «Серебряный венец» (это
название имеет особый смысл для нашего Ордена!), чтобы вам все стало ясно.
– О! – Лиза вспомнила слова ужасной матери трактирщика:
«Смотри, если не сладишь с этой девкою, мессиры будут очень и очень
недовольны!» – Так это были вы?!
– Это мы, – довольно согласилась тьма. – Кроме того, мы –
ваша долгая болезнь и внезапная хворь вашей служанки… Только избавьте меня от
ваших обвинений и причитаний. Мы поступали, как считали нужным. Теперь я с
благодарностью склоняюсь пред волею судьбы, ибо она сохранила вас в живых… до
этого разговора.
Заминка была едва заметна, но Лиза тотчас уловила ее и
поняла ее значение.
– Значит, у меня нет выбора?
– Нет.
– Но вы ведь понимаете, я могу сейчас согласиться на что
угодно из страха или расчетливости, а взойдя с вашей поддержкою на трон,
позабыть о своих обещаниях! – проговорила она просто потому, что больше не
знала, что говорить, что делать, как быть.
Она ожидала в ответ угроз, но голос из тьмы окликнул:
– Араторн!
– Я здесь, мессир Бетор, – с почтением произнес уже знакомый
Лизе голос Араторна.
– Введите тех двоих.
– Слушаюсь, мессир.
После этих слов внезапно зажглось еще несколько факелов.
Яркий свет резанул по глазам, ослепил, Лиза невольно зажмурилась; когда вновь
открыла глаза, увидела: факелы прикреплены к восьми колоннам, образуя узкий
освещенный коридор, начало которого терялось во тьме. Оттуда до Лизы вдруг
донеслись неуверенные, шаркающие шаги. Прошло немного времени, и наконец
показались двое: мужчина и женщина со связанными руками. Обочь шли двое в
черном с обнаженными шпагами в руках, направляя пленников, ибо те не могли
видеть дорогу: на их головы были надеты мешки.
* * *
– Взгляните сюда, сударыня, – предложил мессир. – Знаете ли
вы этих людей?
Лиза пожала плечами. Она не могла видеть их лиц; вдобавок
пленники были облачены в бесформенные белые балахоны, и определить, что одна из
них – женщина, можно было только по длинным черным волосам, беспорядочно
свисавшим из-под мешка.
– Вы не узнаете их? – удивился мессир. – Араторн!
Араторн сорвал мешок с головы мужчины. Пленник ослепленно
зажмурился, и Лиза тотчас узнала это измученное, покрытое кровоподтеками лицо.
– Гаэтано!
Он рванулся к ней и упал на колени, схватив связанными
руками край ее черной накидки и поднеся к губам.
– Синьора! Вы здесь?! О, благодарю господа, что продлил
жизнь мою до сего момента и позволил еще раз увидеть вас!
– Почему ты здесь, Гаэтано? За что? – воскликнула Лиза.
Он покачал головою.
– Я не Гаэтано. Имя мое Мечислав Вовк, – медленно проговорил
он разбитыми в кровь губами.
Лиза остолбенела, услышав мягкий малороссийский выговор от
человека, который клялся, что не помнит ни родовы своей, ни единого слова
родимой речи.
– Так ты лгал? Ты вовсе не забыл?..
– Нет, синьора, – склонил голову Гаэтано. – Не забыл. И лгал
вам не по своей воле, а по принуждению. Я выполнял приказ Ордена.
– Однако не слишком ретиво, – вмешался мессир также
по-русски. – Только благодаря вмешательству сего отступника вам удалось уйти
живыми из «Серебряного венца». По его вине погибли наши люди, наши верные
слуги. Его ждала смерть, но он втерся в доверие к вам, вступил в вашу свиту и
сумел убедить нас в том, что загладит свою вину и принесет нам больше пользы
живой, чем мертвый. Вместо этого ему удалось дважды уберечь вас и ваших близких
от смерти. Вы этого даже не заметили; пострадали только наши наемные убийцы, и
мы не могли терпеть долее столь откровенного предательства. Сегодня он был
похищен с виллы и только под пытками наконец принес пользу: сообщил, как вы
будете одеты сегодня и как можно отличить вас от вашей компаньонки.
– Вот как, – прошептала Лиза. – Стало быть, это ты… И мне не
привиделось там, в этой проклятой остерии, когда хозяин пытался упредить тебя:
мол, питье отравлено. И убил ты его оттого лишь, что он мог тебя выдать?
Гаэтано молчал. Лиза смотрела на его повинную голову и
ощущала, к своему изумлению, как мало-помалу гнев ее иссякает. Ежели благодаря
Гаэтано они с Августою оставались живы, то не проклинать надобно им кучера, а
благодарить за отвагу!
Она робко протянула руку и чуть коснулась его взлохмаченных
волос.
– Скажи… – она замялась, не зная, как лучше назвать его. –
Скажи, почему ты делал это?
Она ждала чего угодно: раскаяния в вероотступничестве и
забвении родины, признаний в вечной преданности или, может быть, в алчности и
корыстных замыслах – чего угодно, только не тех слов, которые слетели с его
запекшихся уст:
– Вы – это все, что осталось у меня в память о Дарине!
Все поплыло перед глазами Лизы, но вот из этой мути выплыло
красивое, залитое слезами лицо Чечек, ее тоскливый взор, вспомнились ее
последние, предсмертные признания, и непослушными губами Лиза проговорила:
– Милостивый боже! Так это ты, Славко?!
О, какой огонь полыхнул в угасших было очах, каким счастьем
исполнился голос!
– Она говорила обо мне? Она не забыла меня?!
