– Но ведь…
– Ерунда, – отмахнулся Скрипач. Сел на кровати, поморщился. – Вы, значит, у нас теперь в невестах?
– Ну да. – Она смущенно улыбнулась. – Через три недели расписываемся.
– О, так мы успеем побывать у вас на свадьбе, – оживился Скрипач. – И только посмейте нас не пригласить!
– Не посмею. – Ольшанская засмеялась. – А еще у меня будет двойная фамилия. Ольшанская-Ройе. Хорошо звучит?
– Отлично, – заверил Ит. – Да вообще все отлично. Как же я соскучился по хорошим новостям…
– Я тоже, – кивнул Скрипач. – Слушайте, Берта, а может, вы нам все-таки поможете с отчетами? – жалобно спросил он. – Столько писанины предстоит, что представить себе страшно.
– Конечно, помогу, – заверила она. – Да все помогут. И Томанова попросим, и моих ребят. Так, я тут вам вкусностей всяких привезла, сейчас…
– Еда?! Опять еда?! – Ит плюхнулся на стул. – Берта, я вас умоляю! Тут кормят четыре раза в день, мы скоро в дверь будем вынуждены проходить боком!..
– Ой, да ладно вам, – отмахнулась Ольшанская.
– Ит, не вмешивайся, – приказал Скрипач. – Если ты не будешь есть Бертины фирменные блинчики, то сам дурак.
– Буду, – обреченно ответил Ит. – Все я буду. Можешь не сомневаться.
* * *
Выписали Скрипача через две с половиной недели – по его собственной просьбе. Врачи предлагали остаться подольше, но рыжий заверил, что чувствует себя более чем хорошо, тем более что у них важные дела, которые еще несколько дней ждать не могут.
Возвращались сами – Томанов, конечно, предложил за ними заехать, но Скрипач отговорился тем, что после случившегося «Ватерфорды» он больше видеть не может, да и чего, собственно, трудиться, когда тут всей езды – полчаса на речном трамвае.
В Москве начиналась осень. Ближе к вечеру, после выписки, они вдвоем вышли за больничные ворота и потихоньку спустились к пристани. Ит нес сумку с вещами, Скрипач шел налегке. Накрапывал мелкий дождик, брезентовые ветровки вскоре промокли. Речной трамвай немного опоздал. Они расплатились за билеты, прошли на корму, сели под козырек. Оба молчали. Мимо плыла в дождевой дымке Москва – опустевшие по осеннему времени набережные, дома, скверы… навстречу прошла груженная углем баржа – город готовился к зиме.
…Был у этой семьи один, на первый взгляд совсем маленький и незначительный, обычай. Он возник совершенно случайно, непроизвольно, много-много лет назад. Один раз они, еще совсем молодые и неопытные, были отправлены службой в отработку на планету Квинта-28, и так получилось, что из десяти посланных туда одновременно с ними отрядов чудом уцелела только их команда да половина научной группы. Мир, несмотря на все усилия, рухнул в инферно, и единственное, что можно было поделать в этой ситуации, – попробовать унести оттуда ноги, если получится. И они чудом успели выйти через капсулирующуюся Машину Перемещения, разрывающую прежние связи, с предпоследним транспортником, и лишь потом узнали, что транспортник-то оказался последним – через несколько минут после их ухода на Машину Перемещения упала водородная бомба… Вышли и через три прохода по Транспортной сети оказались дома. Ошалевшие, перепуганные, до сих пор до конца не осознавшие случившееся – впрочем, все другие, идущие с ними, были не в лучшем состоянии.
Флаер приземлился у дома, и они, держась друг за друга, побрели к крыльцу. Навстречу вышел Фэб. Вышел медленно, и оба тут же поняли – он все знал. Он, разумеется, следил за происходящим на Квинте и весь месяц, пока они там работали, тихо сходил с ума от мысли, что они скорее всего уже не вернутся. Фэб вышел и встал перед ними. Ит со Скрипачом подошли ближе… А дальше случилось то, что стало впоследствии обычаем, – они трое обнялись, не говоря ни слова, и замерли. И почему-то произошло чудо: вдруг остановилось время. В этом остановившемся времени не существовало ни единого слова, только три сердца, бьющихся синхронно, в унисон, и ощущение полного, абсолютного покоя. Все – кончилось. Все хорошо, и все кончилось…
Потом они так же стояли почти после каждой отработки – не сговариваясь, не обсуждая, зачем это нужно. Нужно – для того, чтобы ощутить, что ты живой и вернулся, наверное. Что ты не один, что жив, что все хорошо. С Орбели-Син было то же самое – если они после работы приезжали к ней, а не к Фэбу, они стояли втроем точно так же. Но это ощущение полного слияния, абсолютного духовного и физического родства было возможно… вот только после такого, пожалуй. Такого, как в этот раз. Когда удалось разминуться с тем, после чего уже никогда не сумеешь ощутить вообще ничего…
Речной трамвай пришвартовался, они перешли по шаткому узкому трапу на пристань. Постояли немного под дождем, глядя, как трамвай уходит в дождевую морось, и медленно пошли к высотке. Поднялись на лифте на свой этаж, потом Ит какое-то время возился с замком, и, наконец, они вошли в квартиру…
И настала вечность.
Краем сознания Ит ловил детали, тут же становившиеся для него бессмертными, – влажная ткань ветровки под ладонью, мокрые волосы, легкое дуновение воздуха из плохо прикрытой форточки, принесшее пряный осенний запах опадающей листвы. Сейчас их осталось лишь двое, но все равно – ощущение окончания, завершения происходящего пришло столь же остро и всеобъемлюще, как всегда. И, как всегда, остались все те же вещи – полный покой, одновременно бьющиеся сердца и остановившееся время…
* * *
Ольшанская в третий раз робко сунулась в открытую дверь – они все еще стояли, замерев и ни на что не реагируя. Сумка с вещами валялась на полу, с ботинок натекли небольшие лужицы. Роберта подумала и все-таки решилась. Она подошла к Иту и тронула его за руку.
Ит медленно поднял голову и посмотрел на нее.
– Что? – спросил он еле слышно.
– Ит, вы так три часа уже стоите, – шепотом объяснила она. – Вы бы хоть разделись, что ли. Мокрое же все, он простудится.
– Ну да… наверное, – неуверенно сказал он.
Три часа?
Что такое три часа по сравнению с вечностью?..
Даже упоминания не стоит…
– Вам помочь? – поинтересовалась Ольшанская.
– Если не трудно. Он заснул.
Они дотащили Скрипача до кровати, в четыре руки быстро раздели (Роберта, увидев чудовищный шрам на его спине, сдавленно охнула) и уложили.
– Берта, как настроение? – повернулся к ней Ит.
Разговаривали шепотом.
– Да не очень, – призналась та. – Через три дня свадьба, а погода вон какая. – Они кивнула в сторону окна, за которым висела дождевая хмарь.
– Так за чем дело стало? – удивился Ит. – Попросите Ири разогнать облака, ему это только в радость будет.
– А он сумеет?
– Конечно, сумеет… он еще и не такое сумеет.
В комнату тихонько вошел Гриша Ройе. При его габаритах – больше ста кило веса и рост под метр девяносто – ходить тихо было весьма затруднительно, но он явно очень старался.
