– Поймали? – хриплым со сна голосом поинтересовался он.
– Как видите, – хмыкнула Ольшанская.
– Ложись давай. – Скрипач подвинулся, освобождая место.
– Я не хочу. – Ит сел на край кровати.
– Захочешь, – пообещал Скрипач. – Берта, спасибо. Дальше я сам.
– Не за что, – усмехнулась Ольшанская. – Я за вами где-то в двенадцать зайду, – предупредила она. – К этому времени извольте привести себя в порядок.
Она вышла.
Скрипач, не говоря ни слова, положил Иту ладонь между лопаток.
– Рыжий, не надо… выключать… – Ит не договорил – повело. Комната поплыла, и спать вдруг захотелось настолько сильно, что он, не подхвати его Скрипач, просто-напросто рухнул бы, и совсем не факт, что в сторону кровати.
– «Не надо, не надо», – проворчал Скрипач беззлобно. – А что делать, если с тобой нормально договориться невозможно?
Он уложил Ита поудобнее, укрыл простыней, лег рядом – и через минуту тоже заснул, привычно уткнувшись лбом тому в плечо.
Он больше всего на свете любил так спать. Еще с тех давних пор, как впервые позволил себе, с трудом превозмогая страх быть изгнанным и непонятым, подойти настолько близко. Еще на секторальной станции, когда они оба не знали, кто они, и вообще, что происходит – и в мире, и с ними самими. Еще тогда, когда Ит, несмотря на то, что это было в тот момент форменным бредом, повинуясь чему-то, что не имело объяснений, объявил всем, что под свою ответственность оставляет сумасшедшего, случайно подобранного на свалке в окрестностях города Маквола, сумасшедшего, который двух слов связать не может. Оставляет при себе. Без причин. Просто оставляет, и все{События описаны в книге И.Эльтерруса и Е.Белецкой «Утро черных звезд».}.
Когда впервые в этой жизни он ощутил, что можно спрятаться за чужой спиной, бесконечно доверяя тому, чья это спина. Когда не разумом (разума тогда и не было), душой почувствовал, что вот это существо – оно родное. Настолько родное, что невозможно представить, что так бывает.
Потом появились и другие родные… но все равно самым большим счастьем было лежать, уткнувшись лбом Иту в плечо и сквозь сон слушать две самые чудесные вещи на свете. Ровные удары сердца и спокойное сонное дыхание. Мы – живые, думал тогда Скрипач. Думал и удивлялся этой мысли, настолько она была простой и очевидной. Мы живые, и как же мне от этого хорошо. Даже не любовь, что-то большее, наверное. Мы существуем в огромной бесконечности, идущей из ниоткуда в никуда, но в этот момент – мы живые, и можно лежать и слушать, слушать, слушать…
Давным-давно… в этой жизни, но все равно давно, после первой настоящей схватки, из которой они все-таки вышли победителями… Ита тогда серьезно порвал палач, нэгаши. Очень серьезно. Настолько, что, по словам искина, еще чуть-чуть, и спасти его стало бы невозможно. Тогда Скрипач впервые ощутил свой самый большой страх: эти минуты, это ощущение жизни в высшей ее точке могут пропасть. Жизнь может кончиться. И никогда больше он не услышит сквозь сон то, что делает живым его самого, – размеренные, ровные удары сердца и дыхание.
…он тогда сидел с Итом, не отходя, семь дней кряду, хотя никакой необходимости в этом, конечно, не было… сидел, шутил, развлекал и одновременно – ждал ночи, чтобы можно было послушать, как тот спит.
…а Ри тогда спросил… да, долгий это был конфликт, долгий, глупый, несуразный… спросил, почему он, Скрипач, там сидит и почему старается спать рядом, не отходя… Скрипач помнил свой дикий душевный ступор и полную невозможность объяснить, что чувствовал. Почему? Потому что это Ит. Потому что я хочу, чтобы он жил. Потому что я не могу иначе. Потому что…
Тогда они друг друга так и не поняли. Да и вообще, Ри что-то начал понимать только после долгого и обстоятельного разговора с Атоном, Эрсай, который их в тот момент курировал. А до этого Ри не осознавал, что это за странное счастье – слушать, как кто-то дышит, и ничего не желать взамен. Как же они тогда устали от его попыток запихнуть в стереотипы то, что туда не помещалось. Бывший Безумный Бард проявил себя на редкость косно. Вот так – положено, вот так – не положено, а люди, которые спят в одной кровати, просто-таки обязаны… а если они одного пола, то они все равно обязаны, но это будет извращение…
Только посмотрев с десяток считок Фэба, записей искина и чего-то там еще, он наконец начал потихоньку верить в совершенно невозможную вещь – можно спать рядом и ничего не делать. Только слушать… слушать, как спит другое существо.
И потому ощущать себя живым.
* * *
Ольшанская свою угрозу выполнила в полном объеме.
Отдыхать насильно – по выражению Скрипача – у них первые два дня получалось с большим трудом. В первый день Роберта потащила их на пляж, и они втроем, как идиоты, просидели под зонтиком полтора часа, после которых Ит заявил, что в гробу он видел подобный отдых.
На второй день отправились в парк – тут уже у Скрипача началась тихая истерика от смеха. Он начал подкалывать Ольшанскую на предмет того, «обо что мы тут сегодня будем отдыхать?». Выбор оказался невелик – несколько аттракционов (Ит старался смеяться беззвучно, но даже от беззвучного смеха у него вскорости заболел живот), лодочки на тихом, поросшем ряской пруду и шашлыки, за которыми нужно было отстоять часовую очередь и которые никто из них, находясь в своем уме, есть бы не стал.
Третий день получился лучше двух первых на порядок. Сначала решили прокатиться на экскурсионном речном трамвае, к вящему удивлению Ита, вполне приличном – ни тебе запаха солярки, ни матюков от матросни, и даже мороженое в стаканчиках продавалось в кафе на палубе. Добрались до Ленинских гор и пошли бездумно шататься по огромному запущенному парку. На пристани купили у бабки пирожков с картошкой, несколько бутылок лимонада и позднее, уже ближе к вечеру, устроили на набережной небольшой пикник. Да и вообще, получилось довольно весело – Скрипач начал травить всякие агентские байки, которых у них за двести лет работы скопилось порядочно и которые Роберте очень понравились – видимо, правдивостью и стилем изложения. Ит, правда, вскорости задремал под кустом, в тени, а Ольшанская наконец позволила себе немного расслабиться и отойти от обычного официоза. Пока Ит спал, она успела рассказать Скрипачу, почему вообще оказалась в институте и почему до сих пор одна – и, видимо, останется одной уже навсегда. Говорила доверительно, как подруге, но Скрипач по какой-то причине не обратил на это внимания…
Вечером вернулись домой, забежали перекусить в аспирантскую столовую и вскорости разошлись по своим квартирам. Время было не очень позднее, спать еще не хотелось. Где-то с час читали, трепались ни о чем, а потом Скрипач сказал, что неплохо бы поставить чаю. Заварка в шкафчике нашлась, а вот сахар, как выяснилось, кончился.
* * *
Роберта, в отличие от Ита и Скрипача, дверь, конечно, запирала, особенно после случая с дохлой белой мышью. Ит постучал, и через пару минут Ольшанская открыла. Открыла – и тут же повернулась спиной. И пошла в комнату, а не в кухню, хотя он с порога сказал про сахар.
