Вздрогнул, ощутив невыносимо чёрную ауру, прошептал:
— Работорговцы…
А ноги уже сами несли навстречу въезжающей в город колонне…
…Зазывала расхваливал товар, не жалея горла. Эти торговцы прибыли из самого центра бывшей страны, из столицы, до которой Михаил так и не добрался в этот сезон, отложив путешествие на следующий год. Из машин уже вытаскивали рабов и рабынь, ловко приковывали их к специальным скобам за цепи, прикреплённые к ошейникам. Замешкавшихся или упавших людей щедро награждали ударами. Его внимание привлекла хрупкая фигурка, одетая не так, как одевались в стране. Как-то уж очень экзотически. Да и выражение на лице рабыни было тоже… Не таким, как у всех остальных. Не просто безнадёжность — отчаяние. Ужас. Страх… Уже проталкивался через толпу Николай, в стороне договаривался с главным среди работорговцев старший охраны, когда Михаил шагнул вперёд, ткнул пальцем в застывшую фигурку:
— Эту!
— Она не продаётся.
Спокойный, ленивый голос из-за спины. Парень медленно обернулся — почти чистый змеелюд… Понятно. Инстинктом чувствует, что девчонка — практически чистая арийская кровь. А тот также лениво повторил:
— Она будет сожжена. В назидание остальным после окончания торга. Таков наш обычай.
Из толпы вынырнул старшина горожан, видимо, услышал слова торгаша:
— Наши законы запрещают такое.
— Если запрещают, значит, мы сделаем это после отъезда. В пути. Но она не продаётся. Это — жертва.
— Нет, — спокойно повторил Михаил, положив руку на плечо шагнувшему было вперёд Николаю.
— Я покупаю её. Ты — торговец. Значит, прибыл сюда продать свой товар. На шее этой девушки — знак рабыни. Получается, её статус — товар. Я покупатель. Свободный. И хочу купить именно её. Либо ты продашь её мне, либо — не продашь ни одного раба. Поскольку если продажи не будет, значит, ты не торговец.
— Я торговец, но именно эта рабыня не продаётся.
— Значит, ты не будешь здесь продавать, — эхом откликнулся Николай, по-прежнему стоящий рядом с островитянином.
— Я покупаю её.
— Нет. Только не её.
— Её. Я — покупаю.
— Нет!
Михаил отступил на шаг, прищурился:
— Ты трижды отказался выполнить свои обязанности. По праву оскорблённого — поединок.
— Что?!
Торгаш рассвирепел не на шутку, но парень быстро шагнул к нему и прошептал так, чтобы услышал только тот, к кому обращались:
— Наг.
Приезжий мгновенно осёкся и, отшатнувшись, выдохнул также едва слышно:
— Арий…
Мгновенно в его руке оказался длинный нож, который он воздел к небу:
— Поединок!
— Поединок!
Весть мгновенно облетела собравшихся. Все заспешили к месту будущей стычки, а охранники рынка быстро растолкали народ, образуя круг. Внезапно повеяло холодом, но глаза Михаила словно заледенели — перед ним змеелюд. Исконный враг настоящих ариев. Кровный. Беспощадный. И — Знающий. Своё истинное имя и предназначение. Но скрывающий подлинную сущность. Застыл в напряжённой стойке, выставив вперёд лезвие ножа.
— Во имя Эхава!
— Во славу Старых!..
…Со звоном рвущегося металла сталкиваются ножи. С треском рвётся прочная ткань куртки превратившимися в сталь пальцами. Змеиные изгибы чужака, уходящего от прямых ударов ария, и ментальный удар, припечатавший змею к земле, заставивший застыть на одно-единственное мгновение, которого хватает для того, чтобы иззубренный клинок Михаила пробил врагу горло и вышел из затылка. Впрочем, змей живуч, как все пресмыкающиеся, и на последнем издыхании, уже мёртвый, тот выбрасывает узкое изогнутое лезвие своего кинжала прямо в живот противника. Но — тщетно. Жалобный вскрик металла, чмоканье лопающихся под скрюченными пальцами глаз, хлюп ударенной с неимоверной силой о землю туши… Ледяной взгляд светящихся неземным светом глаз, в которых не различить ни зрачка, ни радужки — лишь белое сияние…
— Я победил. Она — моя.
Холодная, просто ощутимая физически констатация факта… Наброшенный на плечи армейский пятнистый бушлат. Мёртвое тело перед ногами. Брошенная на землю хрупкая фигурка у ног победителя, которую бьёт крупная дрожь…
— Старший, пусть тело этой нечисти сожгут, а пепел развеют. Оно недостойно существовать ни в каком виде.
— Хорошо…
Возмущённый ропот других работорговцев, и ответ, от которого стынет в жилах кровь:
— Если бы вы знали, что оно на самом деле, то первыми бы побежали собирать дрова для костра.
— Ты расскажешь, в конце концов, что происходит?!
— Весной, Николай. Если доживу. Или ты…
Наклонился, поднял за цепь ту, право на которую завоевал в смертельном поединке:
— Идём.
Рабыня с ужасом смотрела на нового хозяина. Правда, страх изменился. Стал не таким бесконечным, которым был до этого. Просто испуг… Но привязь натянулась, и она засеменила мелкими шагами за парнем. Тот сделал несколько шагов, таща за собой добычу, внезапно остановился на месте перед маленькой девочкой, прижавшейся к своей матери, смерил их взглядом, обратился к женщине:
— Я готов взять тебя и ребёнка на зиму. Согласна?
Та отшатнулась, но её дочка вцепилась при этих словах в островитянина обеими ручонками:
— Мама, соглашайся! Дядя добрый! Он мне хлебушка дал!..
Обречённый кивок головой в ответ закутанной в платок…
— Идём за мной.
— А… Договор?
Несмелый грудной голос нанятой. И ответ островитянина:
— Николай меня знает. Так что можешь поверить на слово.
— На слово?!
Голос из толпы:
— Ему можно верить…
…Сделал ещё десяток шагов, остановился. Сбросил с плеч свой рюкзак, потянул с себя куртку на овчинной подкладке. Подтянул поближе купленную рабыню, та пыталась сопротивляться, но куда ей… Пискнула от страха, но парень просто набросил на неё свою одежду, оставшись в одном пятнистом комбинезоне. Девочка подошла поближе, её мать замерла на месте. Островитянин вновь надел на плечи свой мешок, улыбнувшись, подхватил малышку на руки и усадил себе на плечи, спросил:
— Нравится?
— Да, дяденька.
— Тогда — пошагали…
…Дорога к причалу была не так пустынна, как раньше — всё-таки клан Николая вырос, и дел находилось всем. Тем более что причал начал использоваться, и горожане, возвращающиеся с рыбалки, с удивлением смотрели на рослую фигуру с ребёнком на плечах, идущую широким ровным шагом, семенящую мелкими шажками рабыню за ним, в пятнистом бушлате армейского типа, и неуверенно идущую самой последней свободную…
