Тхаг держал платок за оба конца, молниеносно закручивая
жгут, подбираясь к основанию шеи. Суставы необычайно проворных пальцев,
чудилось, живущих своей особенной, отдельной жизнью, сдавливали позвонок — и
жертва падала замертво. Ни стона, ни крика убиваемых… Только один вопль,
исполненный ярости, взвился над поляной:
— Проклятые иноземцы сбежали!
Значит, индус все-таки увел Реджинальда и Бушуева в джунгли!
Василий даже не успел облегченно перевести дух, как предводитель крикнул:
— Догнать! Не дайте им уйти! — И трое погонщиков молча
ринулись в темноту.
«Один для меня, по одному для Бушуева и Реджинальда, — понял
Василий. — Значит, они не заметили того парня в тюрбане. Перевес на нашей
стороне!»
Если его товарищам удастся скрыться, беспокоиться не о чем.
Индус укроет их, выведет к Беназиру. А сам Василий, как только убийцы
угомонятся, ринется обратно, во дворец магараджи. Тот не откажет в помощи
искать Вареньку! Если он остерегал ее от душителей, значит, наслышан о них,
может быть, даже знает, куда они отвозят похищенных женщин.
Ему пришлось зажать ладонью рот, из которого так и рвался
отчаянный стон.
Сераль, гарем, насилие где-то по дороге — какая участь ждет
ее? Если она еще жива. О господи… Если она еще жива!
Тхаги между тем стащили всех убитых в одну кучу.
Приволокли сбитых бурями пальмовых веток, листьев, засыпали
мертвые тела. Душители двигались нервно, дергаясь, пошатываясь, будто хмельные.
Да, пьянящий запах смерти витал над поляной, щекотал ноздри
Василия. Он быстро, коротко переводил дыхание, пытаясь прийти в себя. Не время
предаваться отчаянию. Сейчас Варя может надеяться только на него, а значит…
Послышался топот. Трое погонщиков выбежали на поляну. Глаза
их лезли из орбит, лица позеленели, губы побелели. В неверном свете костров и
звезд они напоминали ожившие трупы, и Василий не смог удержаться, чтобы не
осенить себя крестным знамением.
— Они мертвы? — спросил предводитель убийц как о чем-то
незначительном.
— Они мертвы, — в три голоса ответили погонщики. — Мы
оставили их в джунглях, тигры подберут…
— Их никто не найдет! — еще задыхаясь от быстрого бега,
выкрикнул один из убийц. — Знаете, что говорят жители здешних гор? Множество
народу гибнет в этих местах, однако никогда еще не было найдено ни одного
скелета. Покойник, будь он целым или обглоданным тиграми, тотчас же переходит
во владение обезьян.
Они собирают кости и хоронят их в глубоких ямах, зарывая так
искусно, что не остается ни малейшего следа!
— Хорошо, — кивнул предводитель. — Хорошо, если все так, как
вы говорите.
— Они мертвы, все трое! — воскликнул погонщик. — Клянусь
Баваной, клянусь…
— Тогда поклонимся богине, — жестом прервал его начальник. —
Поклонимся ей.
Душители опустились на колени. Предводитель остался стоять,
простирая вперед руки. Затем он снял тюрбан, и Василий содрогнулся, увидев его
голый, бритый череп с единственной прядью длинных волос, напоминающей оселедец
запорожских казаков.
— Да поклонимся Кали! — начал предводитель негромко, однако
с каждым словом голос его возвышался, становился все более резким,
пронзительным. — Да поклонимся смерти! Да поклонимся отцам и уводящим к ним!
Мгновение тишины показалось блаженством, но вот снова
послышался завывающий крик:
— О Яма, властитель теней! О Кали, окутывающая мир тьмой, о
уничтожающая, о Каларатри — ночь времени!
Голос снова замер, а потом безжалостно взрезал тишину:
— Да напьешься ты кровью неверных слуг, солгавших тебе,
усомнившихся в тебе, о Бавана-Кали! Майн бхукахо!
[21].
И в одно мгновение трое погонщиков, преследовавших беглецов,
были схвачены и с заломленными за спину руками поставлены на колени перед главарем.
Один из душителей поднес ему чашу с водой, другой — охапку
желтых цветов. Бормоча что-то, предводитель окропил лоб схваченных несколькими
каплями воды, бросил в лицо по горсти грубо сорванных лепестков. Ни один из
троих даже не сделал попытки сопротивляться: висели в руках своих же товарищей,
как мешки, покорно склонили головы под резкими ударами полукруглого, будто
широкий серп, бритвенно острого жертвенного ножа, и кровь их мгновенно
впиталась в землю.
Это произошло в двух шагах от Василия, и он даже слышал
бульканье крови, вытекавшей из разрубленных яремных вен.
Когда Василий очнулся, кругом царила тишина. Трупов не было
видно: кажется, их затолкали под ту же груду веток и листьев, которыми были
укрыты задушенные. Убийцы вповалку спали у костров.
Василий с трудом выставил вперед сначала одну ногу, потом
другую. Шаги давались с невероятным усилием: все тело будто судорогой свело. И
он в восьмидесятый по меньшей мере раз пожалел, что клинок, подарок магараджи,
недосягаем. Руки чесались наброситься на этих безмятежно храпящих злодеев, но
что он мог безоружный, один против всех?
Василий Аверинцев не привык отступать, это да, но какой
сейчас прок в беззаветной, слепой отваге? Если он геройски поляжет здесь, если
румаль сломает ему шею или острый нож перебьет ее, Вареньке это не поможет! А
сейчас ее спасение — только в Василии. Может быть, она тоже думает об этом.
Может быть, зовет…
Движением, которое постепенно входило в привычку, он прижал
ладонь к горлу, не давая вырваться мучительному стону, и неслышно обогнул
шатер. Сразу сделалось темно — так темно, что Василий невольно оглянулся, чтобы
еще раз увидеть игру живого пламени.
Никогда в жизни он не чувствовал себя таким одиноким; как
сейчас, — даже три, нет, уже четыре года назад, когда лежал у подножия разбитой
батареи Раевского; истекая кровью из пробитого пулей плеча, и тусклая луна
медленно восходила над Бородинским полем, освещая жуткую, черную картину
торжества смерти. Торжества Баваны-Кали, будь она трижды проклята! Блеклая
печальная луна, совсем, даже отдаленно непохожая на огромное светозарное
светило, которое вздымается в небесах и одевает в серебряные одежды стройный
стан, вплетает серебряные нити в длинные волосы, заливает серебром загадочные
глаза…
Он вздрогнул, очнувшись. Не время теперь, не время!
