Причем неведомо, что за болезнь у курумбы. Может быть, у
него течет из носу, а может быть, его треплет застарелая малярия. Или у него
слоновья болезнь, или проказа… Выяснить сие наверняка сможет лишь тот, кто
порвет одну из нитей коварного «подарочка». А желающих сделать это пока что не
находилось.
Выслушав все это, Реджинальд поджал губы. Он предпочитал
мчаться по дорогам во весь опор, потому что шаг не в духе английских рыцарей, а
вместо этого принужден был колыхаться на живой горе, продвигающейся с черепашьей
скоростью по какой-то отвратительной тропе. Да вдобавок выяснилось, что и этого
продолжать нельзя!
Реджинальд решительно предложил штурмовать джунгли и обойти
опасное место, если уж индусы так суеверны. Погонщик, временно взявший на себя
обязанности предводителя в переговорах с белыми сагибами, мученически завел
глаза к небесам, где обитали благородные боги, как бы умоляя их вразумить
неразумных иноземцев, — а потом пояснил всю зловещую хитрость неведомого
курумбы. По обеим сторонам тропы были обрывы, так что обойти ее не
представлялось возможным, разве только рискнуть карабкаться ползком и на
четвереньках, однако такие заросшие овраги, как правило, кишат кобрами,
фурзенами и черными гадюками, а если сагибы не верят словам бедного погонщика,
кто-нибудь из них может пойти и убедиться в его правоте.
Василий против воли оглянулся — и встретил взгляд Вари. В
глазах ее появился такой ужас, что он едва сдержал желание Кинуться к ней и
обнять, успокоить, сказать, что никому не даст ее обидеть, напугать, что, пока
он рядом, с нею ничего не случится дурного… Со скрежетом зубовным пришлось
признаться себе, что вспышки такого желания не менее сильны, чем желание
плотское, и подавлять их становится все труднее. И сакраментальное словечко,
обозначающее олуха, тупицу, болвана, дубину, чурбана, придурка, недоумка, осла
безмозглого, идиота, кретина и прочее, вспыхнуло в голове Василия. «Эх, ну
зачем я в первую ночь прогнал ту, грудастую! Ничего бы теперь не было!» — с
новым приступом самобичевания подумал он и отвел глаза в ту самую минуту, когда
Варя потупила свои с самым оскорбленным видом, словно непостижимым образом
проникла в его мысли, а может быть, просто вспомнила ночь, и парапет бассейна,
и свое скомканное сари.
— Ну да, — ехидно кивнул Реджинальд, — и эти овраги,
конечно, простираются до скончания джунглей!
Держу пари, что, если постараться, их можно обойти, и это
гораздо лучше, чем топтаться на палящем солнце.
Правда что… Сурья, бог солнца, пламя свое изливал весьма
щедро, и европейцы чувствовали себя на слоне как на горячей сковородке. Бушуев
от жары так измучился, что полулежал, прикрыв глаза, и едва дышал, опасаясь
даже самых незначительных движений. Реджинальд сделался малиновым от злости и
солнца, а Василий отдал бы сейчас полжизни за одно только зрелище падающего
снега. Лишь Варя умудрялась оставаться бледной и свежей.
Нетрудно сохранять свежий вид в тени зонта, который, как
истинные джентльмены, уступили ей мужчины!
Между тем погонщик покорно склонил голову и изрек, что,
ежели сагибу угодно, он поведет слонов напролом через джунгли, однако…
Реджинальд воздел бровь.
— Я так и знал, что будет какое-то «однако»! — проворчал он
сардонически.
На сей раз «однако» состояло в том, что именно в этих местах
водятся коралилло — кустарные змеи, которые гнездятся на деревьях. Кобры и
другие пресмыкающиеся по земле породы редко нападают на человека, разве только
если неосторожная нога или рука невзначай коснется их; вообще же они прячутся
от людей. Но кустарные змеи — настоящие разбойницы, злобные убийцы!
Горе запоздавшему пешеходу или всаднику, проезжающему под
деревом, на котором засела такая змея! Едва голова человека поравняется с
веткой дерева, на котором приютилась коралилло, как, укрепясь за ветку хвостом,
змея ныряет всею длиною туловища в пространство и жалит человека в лоб…
— Коралилло — посланница смерти, исполнительница воли черной
Кали, — простонал погонщик, воздевая руки.
— Ну хорошо! — с обреченным видом изрек Реджинальд. —
Сдаюсь! Сделать мы ничего не можем, это я понял. И что? Может быть, нам сразу
покончить с собой, чтобы курумба наконец-то выздоровел?!
Как выяснилось, погонщик не требовал от сагибов столь много.
По его мнению, следовало всего лишь спешиться, раскинуть шатер вон на той
уютной опушке, поужинать щедрыми припасами — и предаться благодетельному сну,
заручившись поддержкою локапалов, хранителей мира: Индры, Агни, Варуны и Ямы.
За ночь непременно сыщется зверь или птица, которые порвут одну из нитей,
привязанных к корзине, а значит, рано поутру можно будет отправляться в
дальнейший путь.
Прошло немало времени, прежде чем злополучные
путешественники поняли, что спорить напрасно и лучше смириться с неизбежным.
Василий тоскливым вздохом проводил образы баядерок в сари,
чоли, прозрачных шароварчиках и вовсе без оных, улетавшие от него, подобно
стаям осенних журавлей, — и первым подобрался к самому лбу слона, чтобы могучий
Айравата, которому нынче так и не удалось исполнить роль боевого слона, мог
обвить его хоботом и осторожно опустить на землю: лестницу, как выяснилось,
взять с собою позабыли.
Магараджа, впрочем, проявил чудеса предусмотрительности, и
забыли только эту несчастную лесенку.
Среди многочисленной поклажи оказался огромный тюк с
походным шатром, так что не прошло и получаса, как перегревшиеся сагибы сидели
на темно-красных бархатных подушках с золотой бахромой и кистями и размышляли,
во сне они пребывают или это все-таки явь.
Земля была застлана роскошным персидским ковром, со свода
шатра спускался кисейный полог от москитов, под который следовало забраться
ночью. Потолок и стены были из какой-то шелковой материи, напоминающей
полосатые сиамские ткани. Семь серебряных светильников, на семь свечей каждый,
только и ждали того момента, когда их засветят, так же как серебряная
курильница на подставке из знаменитого дерева битре была готова источать
аромат, едва к ней поднесут огонь.
Множество серебряных и бронзовых безделушек, фигурки богов,
зверей, танцовщиц были расставлены там и сям в живописном беспорядке, и Варя с
восторгом разглядывала их.
Пока что Варенька находилась вместе со своими спутниками,
однако на ночь ей предстояло удалиться в отдельный шатер. Индусы вырвали бы себе
волосы, если бы приличная женщина ночевала в компании мужчин, ни один из
которых не является ее мужем!
