Реджинальд сделал паузу, оглядывая слушателей.
— Но в то же время кому, думаете вы, поручена была охрана
этого риса? Тем же самым сипаям, столь жестоко, хотя и необходимо, исключенным
из раздела продовольствия! И эту службу они выполнили с совершенной, мало
сказать — с геройской точностью! Военная история Европы много ли представит
черт выше этой или, по крайней мере, могущих сравниться с нею?
Реджинальд с торжеством воздел голову, однако Бушуев
отмахнулся:
— Большое дело, подумаешь! Наши русские мужички ничуть не
хуже будут! Помнится, ехали мы в возке через реку с крепостным моим человеком
Ефимушкой. Дело было уже в апреле, чуть не на Антипа-водопола. Лед, ясное дело,
— хрясь! А у меня нога сломана на охоте, я в лубках был, как камень,
неподвижный. Ну, все, думаю, прощай, моя Варюшенька, скоро встречусь я с твоею
матушкою на том свете! Не тут-то было. Ефимушка меня на крышу возка вытягал —
уж и не знаю как… вытягал, да. Потом оставил меня, сплавал за подмогою. Спасли
— видите, живой! Ефимушка, правда, после того сгорел в огневице, так и не
оклемался от ледяной купели. Ну что ж, его такое дело холопье, они же знают,
что мы их отцы и благодетели. Совершенно так и индусы, кои долгу своему
покорны…
— Покорны? — переспросила Варя, с видимым наслаждением
откидывая покрывало и подставляя лицо легкому ветерку (все-таки своих,
европейцев, она могла не стесняться, а погонщик, разумеется, не смел обернуться
к сагибам без разрешения). — Вы всерьез думаете, батюшка, что индусы
покорились? Правильнее сказать, они терпят иноземцев с их причудами, терпят
всех нас… Но кто знает, что таится в их мыслях?
— Правда что, — подхватил Василий, который пристально
наблюдал за дорогой (надо же было занять хоть чем-то глаза, чтобы не пялиться
беспрерывно на Варю и не предаваться дурацким размышлениям!), — интересно бы
знать, что в мыслях у наших сопровождающих и почему мы так медленно тащимся?
Уже сколько времени в пути, а воз, как говорится, и ныне там! Что, за эти сутки
Беназир куда-то оттащили? Дорогу вытянули?
Вот! Извольте видеть! Вовсе стали!
И правда: слон остановился, а погонщик свесился вперед и
что-то неразборчиво кричал арьергарду сопровождающих, с явным ужасом размахивая
руками.
— Засада? — насторожился Василий — и тотчас иронически
улыбнулся, чтобы никто, сохрани бог, не подумал, что такое всерьез могло прийти
ему в голову.
— Засеки вроде не видать, — сообщил Бушуев, сделав ладонь
козырьком и опасливо вглядываясь вперед.
— Какая-то корзина, — пренебрежительно проронил Реджинальд,
а Варя так и подскочила:
— Корзина?!
Словно позабыв об огромной высоте, на которой происходило
действие, она проворно подвинулась вперед, на освободившееся место погонщика,
который с ловкостью обезьяны уже соскользнул по хоботу своего слона и теперь
стоял на карачках под защитой его четырех ножищ-столбов, истово биясь головой в
землю и что-то протяжно завывая. Прочие индусы тоже скатились со слонов, тоже
стали на карачки, тоже колотились о землю и подпевали своему товарищу.
Прошло минут пять… четверть часа… две, три четверти…
— Не боятся же лоб расшибить, болезные! — посочувствовал
шепотом Бушуев, прервав странное оцепенение, овладевшее всеми восседавшими на
слоне, а Реджинальд надменным тоном настоящего сагиба-инглиша прикрикнул:
— А ну, хватит развлекаться! Пора ехать дальше!
Ответа не последовало; завывания продолжались.
— Плохи наши дела, — сказала Варя, которая все это время
пристально разглядывала странную корзину. — Кажется, это глаз курумбы.
— Ах вот оно что! — саркастически воскликнул Реджинальд. —
Как же я сразу не понял! Ну и что?
— Курумба — это баба, что ль? — полюбопытствовал Бушуев. —
Глаз-то ей за что выдрали?
Варенька поджала губы, чтобы не обидеть отца смешком, однако
Василию показалось, что она встревожена всерьез.
— Прошу вас, посмотрите хорошенько, — сказала она. — Видите?
Это не простая корзина!
Корзина, положим, была самая обыкновенная, большая и
плоская, однако ее содержимое и впрямь оказалось диковинным. В ней лежала,
тараща на прохожих безжизненные глаза, отрезанная голова барана, затем
кокосовый орех, десять рупий серебром (монетки так и сверкали на солнце, их не
составляло труда пересчитать), горка риса и какие-то привядшие цветы. При
внимательном рассмотрении стало ясно, что корзина поставлена у верхнего угла
треугольника, состоящего из трех довольно тонких веревочек, привязанных к трем
колышкам. Все это было расположено так, что, кто бы ни шел с той или другой
стороны дороги, он непременно должен был наткнуться на эти нитки.
— Глаз курумбы — это сунниум, — тихо пояснила Варя, словно
эти слова что-то могли и в самом деле прояснить. — Род колдовства. У нас это
называется относ.
— Порча! — догадался наконец-то Василий.
— Пор… what? — попытался повторить Реджинальд, а Бушуев
только присвистнул:
— И кто это нам так подсудобил? Кому дорогу перешли?!
Варя наскоро объяснила Реджинальду, в чем дело, хотя и не
смогла найти слово, однозначное «порче», в английском языке.
— Да разве в Индии живут русские ведьмы? — вполне
справедливо спросил Реджинальд, — И что это значит: мы теперь не можем
отправляться дальше?
Василий и Бушуев, которые в это время живо спорили, относ ли
это все-таки или изурочье, а может быть, кладь
[20], встревоженно
переглянулись, после чего все наперебой принялись окликать погонщика.
Тот трагическим голосом подтвердил опасения Реджинальда.
Задумка злодея курумбы (а только колдуны этого загадочного племени выставляют
корзины с глазами) была рассчитана на то, что кто-нибудь непременно порвет одну
из ниток или хотя бы дотронется до нее.
Тогда бы удар достиг цели: болезнь, овладевшая колдуном,
перешла бы на неосторожного путника.
— Вы хотите сказать, у них нет докторов?! — с превосходством
цивилизованного человека перед дикарями осведомился сэр Реджинальд.
— Нет, — ответил погонщик, — все курумбы лечатся именно
таким ужасным способом.
— Это эгоизм! — возмутился Реджинальд, и индус, не поняв, о
чем речь, на всякий случай кивнул; да, мол, все именно так, как говорит
сагиб-инглиш!
