Ха-ха! Все это в прошлом. Теперь я не обращаю внимания ни на
что. Как принято выражаться, мне все по фигу: и назойливый свет, и пьяные крики
на улицах. Вообразите себе, это имеет место быть и в Париже; правда, муж моей
сестры уверяет, что так дурно ведут себя не парижане, а исключительно приезжие:
поляки и русские, а также хохлы. В крайнем случае – негры или арабы. Но не
настоящие парижане, нет! И даже если бы все парижские рокеры устроили под
окнами демонстрацию на своих мотоциклах, я бы все равно спала сном младенца. То
есть до тех пор, пока этот самый младенец спит, потому что Лизок очень часто
путает ночь и день. Слишком часто!
Когда же я приехала из Нижнего? Десять дней назад. И за это
время ни разу не спала больше четырех часов подряд. Да ладно, сон – это еще не
самое главное в жизни. Куда важнее то, что у меня теперь есть Элиза – то есть
Елизавета, Лизонька, Лизок!
У меня? Вернее сказать, у нас. Все-таки у нее имеются свои
мама и папа, а я – всего лишь незамужняя тетушка. В свое время у меня была Элинор,
а теперь я как бы подхватила ее эстафету. Хотелось бы стать для этой
маленькой-премаленькой девочки тем, чем была для меня Элинор. Хотя нет, пусть
она никогда не узнает, каково это – жить нелюбимой родителями и ненавидимой
собственной сестрой-близнецом. А уж как я сама не любила себя! До тех пор, пока
не познакомилась с близняшкой. Тогда вся моя ненависть к себе перешла на нее.
Мое второе «я», что поделаешь! Лучше я буду ненавидеть это второе «я», чем
первое, то есть себя…
К счастью, Лизонька родилась без этого довеска – близнеца.
Она – любимая игрушка своих родителей, а заодно – моя. Причем моя даже больше,
чем их, потому что Морис с утра до вечера на работе, а Маришка доучивается в
своей Сорбонне. Ей остались всего месяц учебы и четыре последних экзамена.
Здесь сессия – какое-то растяжимое понятие, что-то сдают весной, как все
нормальные люди, что-то – осенью. Вот получит диплом – и всецело займется
семьей. А пока она только кормит дочку и в свободное время помогает мне, а
нянчу нашу киску сугубо я. Тетушка. Тант по-французски. Ма тант…
Морис шутливо ворчит, что я балую его жену и дочь. С другой
стороны, он сам только и делает, что балует их – и заодно меня. Маришке очень
повезло с мужем! Он работает юристом в какой-то огромной строительной конторе и
зарабатывает достаточно, чтобы содержать эту нехилую квартиру, семью да еще и
потакать своей невинной слабости: любви к антиквариату. В выходные дни он
правдами и неправдами вырывается на знаменитый Блошиный рынок и в прочие
подобные места, которых в Париже множество в каждом районе. Кроме того, живут
мои родственники в квартале Друо, где сосредоточено множество антикварных лавок
и часто проходят аукционы. Их Морис тоже не обходит стороной. Благодаря этому
его квартира похожа на маленький музей. На стенах множество картин, на каминах,
книжных стеллажах, всевозможных полках и полочках, в шкафах выставка всяческой
старинной красоты.
В России антиквариат – роскошь, которая доступна только
очень богатым людям. Конечно, ведь все уничтожено, разграблено, вывезено за
границу. Здесь, во Франции, которую собственные правители не предавали и не
продавали никогда, этого добра великое множество, и каждый может удовлетворять
свою страсть сообразно кошельку.
Как говорит о себе Морис, он бедный для богатых и богатый
для бедных, но на прелестные старинные мелочи ему хватает. Раньше, до встречи с
Маришкой, Морис любил только их. Теперь он любит еще и жену с ребенком. Ну,
слава богу, что хоть кому-то из нас, сестер Дворецких, повезло в личной жизни…
А забавно, что в нашей семье везет на личное счастье только тем, кто выходит
замуж за иностранцев. Сначала Элинор, теперь вот Маришка. Не попытаться ли и
мне обратиться к «иностранному партнеру»? Это цитата, между прочим, из
гороскопа для Девы на этот год: «Вам сделают массу интересных предложений –
отдайте предпочтение иностранным партнерам». Звучит заманчиво, однако пока ни
предложений, ни партнеров! А впрочем, может быть, где-то на обочине поля моего
зрения они и возникали – партнеры и предложения. Но я их просто не замечала,
потому что голова моя настолько прочно занята Кириллом, что я и думать ни о ком
больше не могу.
Да и в сердце – только он.
Любовь – самое жестокое и безрассудное, что есть на свете.
Потому что любишь человека не за что-то, а вопреки. Рассудку вопреки, наперекор
стихиям! Мне надо думать о жизни, о семье, о детях, о том, чтобы укачивать не
племянницу, а свою родную дочь, мне надо думать о том, что девушке под тридцать
негоже терять голову от красивого мальчишки, в котором только и есть, что
сногсшибательное обаяние, волшебная легкость движений (и легкость мыслей, как я
полагаю, ибо мой избранник, боюсь, не отличается ни умом, ни
сообразительностью, ни интеллектом!) да черные глаза – самые красивые глаза,
которые я видела в жизни.
Ну и что?! Разве это причина, чтобы зациклиться на нелепых,
несбыточных мечтаниях? Да он на меня и не взглянет никогда. Сестрице моей
пакостной, ничуть не сомневаюсь, удалось бы привлечь внимание Кирилла. Она у
нас девушка оторви да брось. В отличие от меня – унылой зануды, у которой все
всегда было разложено по полочкам. И вот – сбилось, пошло вкривь и вкось из-за
ненужной, неосуществимой, несбыточной любви…
Встреть я Кирилла, когда мне было
восемнадцать-девятнадцать-двадцать, я бы на него и не взглянула бы. Нет,
конечно, взглянула бы – но не более того. В юности я презирала таких вот
девчачьих кумиров, я была девушка многоумная, занятая учебой, думала только о
будущей карьере – ну и о близняшке, с которой я тогда только-только
познакомилась и еще надеялась, что мы и впрямь сможем стать близкими людьми.
Чтобы понять: это невозможно! – потребовалось почти десять лет… За эти годы
душа моя расточилась на сестру, как некое богатство – на неблагодарных нищих. И
безрассудная любовь к Кириллу стала для меня лекарством.
Очень действенным. Очень благотворным. И таким сильным, что
теперь я погибаю от того, чем вылечилась!
Ну да, ведь разумные люди принимают любовь в гомеопатических
дозах. А я нырнула в нее с ручками и ножками, пила взахлеб. И вот вам
результат…
Между прочим, я уверена: если бы эти мои терзания стали
известны каким-то знакомым и друзьям, меня мало бы кто понял. Люди ведь
способны поверить только в те чувства, которые испытывали сами. Или в сходные с
ними. Именно поэтому почти никто не верит в смертельную любовь, ведь это – удел
немногих. Избранных несчастных счастливцев. Или счастливых несчастных?
Большинство сказало бы, что я с ума от дурости схожу. Казалось бы, живи да
радуйся, одинокая, богатая, независимая. Нет же – выдумала себе страдание!
