Сел в коляску, лошадка браво зарысила через площадь к
Верхней набережной. Справа мелькнул серый, как мрачная дума, рукавишниковский
дворец с толстыми, грудастыми бабами, которые с унылым, безнадежным выражением
держали балкон второго этажа.
– Какого лешего вам от меня нужно? – угрюмо
спросил Грачевский. – Куда везете? В охранку? Тогда зачем эти игры в стиле
Александра Дюма, таинственные письма?.. Вы б еще шифром написали! А барышню,
куколку в бантиках, кто изображал? Вы сами?
И тут же его потом обдало от страха. Зачем он их злит? Ведь
он в их руках, в их власти, как человек, попавший в омут, – во власти
омута.
Извозчик обернулся, голос его звучал беззлобно, без обиды:
– Хватает агентов женского полу для такой
работы. – Всмотрелся в искаженное, мигом постаревшее лицо седока: – Вы не
тревожьтесь, Яков Климович, мы не из жандармского отделения, а из сыскной
полиции. Нам просто побеседовать с вами требуется. Но это немного погодя. А
пока скажите, как поживает Арнольд?
– Прекрасно! – хмыкнул Грачевский, надевая
перчатки. Не то чтобы руки замерзли, но надо же чем-то их занять, чтобы
спрятать трусливую дрожь. – То есть вы верите, что кот существует на самом
деле?
– Не верим, а знаем доподлинно, – кивнул
извозчик. – А как же, у дворника уточнили.
Грачевского передернуло.
– Вот сволочь какая этот Гаврила, мне ни слова ведь не
сказал, что обо мне спрашивали, – буркнул угрюмо. – Я ведь – вы,
конечно, знаете – по молодости лет долгое время находился под негласным
надзором полиции, так меня дворники очень любезно предупреждали о том, кто и о
чем их расспрашивает. Не задаром, конечно. А этому я не платил, оплошал…
– Оплошали, это верно, – мягко согласился
извозчик.
– Так что ж, теперь мое инкогнито для всех раскрыто?
– Не волнуйтесь, Яков Климович, никто ничего о вас не
знает. У дворника справки навели очень деликатно – наш агент сказал, ищет-де
пропавшего кота такого-то и такого, не видели ли его здесь. Дворник ответил,
что кот, под описание подпадающий, имеется, да только принадлежит он актеру
Грачевскому и не какую-нибудь неделю назад у него появился, а чин чинарем уже
два года тут проживает.
– Ну, благодарствую за деликатность, – изо всех
сил стараясь быть насмешливым, проговорил Грачевский.
– Не на чем, – отозвался извозчик, немного не
доезжая до Татарской слободки и поворачивая с Верхней набережной на съезд. Под
Откосом еще раз свернули – теперь на дорогу, ведущую к «Охотничьему
трактиру», – и остановились. – Сейчас, Яков Климович, – сказал
извозчик. – Минуточку.
Высоченные вязы и липы совсем по-осеннему стучали голыми
ветвями, мрачно скрипели сучьями. Снизу, от реки, из трактира, доносилось
что-то такое залихватское, цыганское, с взвизгиваниями и переборами.
Грачевский высунул из пролетки голову, вслушался. Да нет,
это не цыганское, это настолько русское, что дальше некуда:
Легким взмахом поднимает
Он красавицу-княжну —
И за борт ее бросает
В набежавшую волну!
И – женский хор:
Ах, разбой, разбой, разбой!
Ах, какой разбой!
– Во голосят арфистки! – хохотнул извозчик. –
Что и говорить – голосистые!
Учитывая, что «арфистки» из «Охотничьего трактира» и впрямь
не слишком утруждали себя ношением одежды, Грачевский оценил тонкость каламбура
и даже слегка улыбнулся.
Послушать голосистых, впрочем, вдоволь не удалось – не
прошло и минуты, как подъехал еще один экипаж. Извозчик остался на козлах, а
седок пересел к Грачевскому. Это был человек в хорошем пальто и форменной
фуражке – сущий инженер по виду, если бы Грачевский не узнал в нем с одного
взгляда очень известное в городе и весьма далекое от инженерии лицо: начальника
сыскной полиции Смольникова.
– Как здоровье Арнольда? – спросил и он, едва
усевшись рядом с Грачевским.
Извозчик фыркнул. Грачевский растянул рот в резиновой,
покорной улыбке.
– Хороший вы актер, Яков Климович, – сказал
Смольников. – Дежурный вам почти поверил, да и мы с Охтиным тоже. Но вся
штука в том, что мы ждали вашего появления в управлении.
– Моего?
– Не совсем. Чего-то в таком роде мы ждали –
проверочного визита. Конечно, я был изумлен, увидев вас. И еще больше изумился,
когда из Петербурга нам сообщили кое-что о ваших старинных забавах. Значит, вы
не забыли прежних друзей-приятелей? А ведь они вас когда-то чуть до смерти не
довели.
– И это знаете? – почти беззвучно прошептал
Грачевский.
– Разумеется. Тот трагический случай в городском саду
Царицына: один молодой человек убит выстрелом в сердце, другой тяжело ранен в
голову… Налицо убийство и попытка самоубийства… Вы выполняли приказ
боевиков-революционеров, в группу которых вы входили. Вам и вашему другу Иосифу
Коссинскому выпал жребий совершить террористический акт, бросить бомбу в экипаж
начальника полиции, но вы не нашли в себе достаточно жестокости сделать это.
Вам было предписано покончить с собой, иначе смерть ожидала ваших
родственников. Вы сделали все, что могли… – Кивком Смольников указал на
accroche-couer: – Теперь я понимаю, почему вы всегда причесываетесь именно так.
Чтобы скрыть шрам, оставшийся после того выстрела?
– Да, – с ненавистью выдохнул Грачевский. –
Что вы от меня хотите?
– Я хочу, чтобы сказали: кому сообщили о случившемся с
Тамарой Салтыковой?
– А кто такая Тамара Салтыкова? – злобно и
ненатурально удивился Грачевский.
– Это та девушка, которую вынесли на носилках из нашего
управления и отправили в карете «Скорой помощи» в психиатрическую лечебницу на
Тихоновской.
– А, которая… как это сказал дежурный… «по насердке
любви» с ума сошла? – ехидно улыбнулся Грачевский.
– Она не сошла с ума, а пыталась застрелиться, –
спокойно ответил Смольников. – Так же, как и вы в свое время. И любовь тут
ни при чем – так же, как в свое время у вас. Скорее виновата ненависть. Она
собиралась убить меня, но не хватило сил. Жестокости у нее не хватило, поэтому
она попыталась совершить самоубийство. На счастье, револьвер дал осечку, ну а
сделать вторую попытку мы ей не дали.
