Клиническое исследование, которое проводил по просьбе
Русанова (и за его, к слову, собственные деньги, которые он мог вернуть, только
выиграв процесс, а в случае проигрыша это были его личные «необходимые
издержки») доктор Гельфман, глазник, имеющий долголетнюю практику и
представивший прекрасные рекомендации, показало, что утрата зрения была следствием
травматического повреждения, вне зависимости от имевшегося на глазу бельма, не
препятствовавшего остроте зрения.
Тут же лежали предварительные допросы двух свидетелей,
которых Русанов намеревался призвать на суд. Это были рабочие из того же паровозо-котельного
цеха. Они показали, что несчастье с Басковым произошло около шести часов
вечера. Помещение цеха не было освещено электричеством, и рабочие имели при
себе лампочки без стекла – коптилки. Но эти лампочки давали мало света, и
пролетарии действовали в полутьме. Басков работал внизу котла, и свидетели не
видели, как произошло несчастье, но после осматривали его глаз и видели, что он
красный, полузакрытый и залит слезой. По совету свидетелей Басков и отправился
немедленно в больницу.
За употреблением очков, как утверждали свидетели, на работе
мастера и старшие служащие не наблюдают. Очки для чистой работы непригодны, ибо
они темны и часто запотевают. Чистую работу, сделанную в очках, приходится, по
требованию заводской администрации, часто переделывать. Один из свидетелей
чеканил как-то раз в очках заклепки и благодаря им сделал неправильные обрезы,
так что в заклепках получились отверстия…
Если бы Русанов был Базилинским, если бы он непременно хотел
разбить доводы защиты Баскова, он основывался бы на этих словах: «Басков
работал внизу котла, и свидетели не видели, как произошло несчастье». И еще
одно – в шесть часов вечера заводская больница закрывалась, так что врачебной
помощи Басков не получил. Доктор Туманский принял его наутро, глаз к тому времени
сильно распух, причем видны были следы неумелого самолечения. Если Базилинский
подорвет доверие к показаниям свидетелей и начнет упирать на то, что они
просто-напросто стакнулись с Басковым, который глаз повредил вовсе не на
работе, а с завода просто-напросто решил собрать пенсион… если Базилинскому
удастся это, то Русанов и Басков дело свое проиграют. Хуже всего, конечно, что
адвокат сам не вполне убежден в правдивости и своего подзащитного, и
свидетелей. А Гельфман, эксперт, подтвердил только то, что глаз сильно поранен,
а еще на нем есть давнее бельмо. Но ведь в этом и так никто не сомневался!
В прошлом году уже состоялся подобный процесс о причинении
увечья. Администрация «Сормова» перекупила свидетелей, и пострадавший ничего не
получил от завода… Как бы и в данном случае того же не произошло!
Русанов нервно убрал бумаги в портфель и закрыл его, на сей
раз даже не обратив внимания на неприятные «К.Р.». Посидел несколько мгновений,
взял со стола красно-синий карандаш, несколько раз почеркал им, пока не
сообразил, что черкает не по бумажке, а прямо по темной столешнице.
Черт, глупость… Да ладно, не все ли равно? Уборщик вечером
вытрет.
И точно так же, если положить руку на сердце: не все ли тебе
равно, получит одноглазый Басков компенсацию от завода или нет? На самом деле
вам на все наплевать, господин Русанов. И в том числе на себя самого. Что ваша
жизнь, дорогой Константин Анатольевич, что ваша жизнь, как не мелкая разменная
монета, которую футболят друг дружке и клиенты (Русанов известен как поверенный
безотказный и не капризный… Может, стать капризным? Может, клиенты и коллеги
станут больше уважать и перестанут мелко, походя, пакостить, надо или не надо,
приносит это им хоть малейшую выгоду или нет, составляет ли хоть какой-то
интерес или нет?); и восторженная, безответная Олимпиада; и истеричная,
надоедливая и надоевшая уже Клара; и чрезмерно преданный своему другу Савелий
(и это noblesse oblige, ощущение, что он недотягивает до того уровня, который
предлагает ему Савелий, изрядно-таки Русанову осточертело!); и дети. Сашенька
ходит с вечно надутыми губками – как папа мог связаться с какой-то … Ах, знала
бы ты, глупая девочка, со сколь многими какими-то постоянно связывается твой
папа, когда врет, будто идет «поработать» или «к дяде Савелию»! А Шурка с его
идиотской влюбленностью в Клару… Теперь и не бросишь ее, ведь мигом затащит к
себе в постель мальчишку – просто из мести, из вредности… Интересно, кстати,
есть ли у отца и сына шанс столкнуться как-нибудь в «Магнолии»? Или Шурка
предпочитает какие-нибудь другие бордели? Или он еще невинен?
Русанов стиснул карандаш меж пальцами, тот хрипнул, и два
острых кусочка, красный отдельно и синий отдельно, упали на стол.
Отвратительно думать такое про своего обожаемого сына!
Отвратительно представлять этого курносого светлоглазого мальчишку со смешной
родинкой на шее в постели с женщиной, с Кларой или с другой… Заодно Русанов с
рычанием изгнал было из мыслей образ своей дочери, распластанной под каким-то
мужским, по счастью, безликим телом.
А что такого? Это неизбежно! Венцом твоей дурацкой жизни
явится открытие, что дети, которым ты столько отдал (всего себя!), ради которых
ты пошел на преступления (ну да, а как еще называть то, что сделал он с
Эвелиной, Лидией и даже с памятью о них?!), что эти твои любимые дети
давным-давно выросли, совершенно не нуждаются в тебе и даже готовы будут
потребовать тебя к ответу, когда узнают… узнают…
И ты будешь до хрипоты убеждать их, что действовал из лучших
побуждений, ни в чем не виноват, что просто так сложилось!
А ты виноват?
Да какая, по сути, разница?!
Русанов снова открыл портфель и достал томик Бальмонта. Ну
да, тот самый, который валялся у Клары под кроватью. Взял незаметно, попросту –
украл. Знал, что Клара ни за что не даст почитать – она изрядно скупа, –
однако и исчезновения книги не заметит – она еще и неряха. Судя по тому, что не
последовало обеспокоенных звонков, актерка и впрямь не заметила пропажи.
Он распахнул томик. Как бишь там… А вот и то стихотворение –
называется «В пустыне безбрежного Моря».
Да, вот оно…
В пустыне безбрежного Моря
Я остров нашел голубой,
Где, арфе невидимой вторя,
И ропщет и плачет прибой.
Там есть позабытая вилла,
И, точно видение, в ней
Гадает седая Сибилла
В мерцаньи неверных огней.
И тот, кто взойдет на ступени,
Пред Вещей преклонится ниц, —
Увидеть поблекшие тени
Знакомых исчезнувших лиц.
И кто, преклоняясь, заметит,
Как тускло змеятся огни,
Тот взглядом сильней их засветит, —
И вспомнит погибшие дни.
И жадным впиваяся взором
В черты бестелесных теней,
