– Думаешь, горевать станет? – усомнился
Виктор. – Из-за бабы, что ли? Да небось другую найдет.
– Эх, простота ты, простота… – вздохнул
Павел. – Хорошо тебе, простоте, на свете жить! Ладно, вон наши санки.
Оставим этот разговор, мне надо подумать. Может, ты и прав, конечно. Может, так
и надо – быть проще…
* * *
«До суда… до суда еще есть время…»
Шулягин протяжно вздохнул и повернулся на другой бок.
«До суда еще…»
Перевернулся снова.
– Чего пляшешь, фабрикант? – недовольно прошипел
лежащий рядом карточный шулер Петька Ремиз. – Спать не даешь. Каждую ночь
с тобой одно и то же, ровно воши тебя жрать начинают. Угомонись, добром прошу!
– Ладно, ладно, – чуть слышно выдохнул
Шулягин. – Сплю! Больше не буду!
Сна – ни в одном глазу. Мысли кусают куда больнее, чем эти
самые «воши»…
Тюрьма! Невеселое местечко!
Шулягин первый раз попал в тюрьму. Конечно, есть известная
пословица: «Сколь веревочке ни виться, конец все равно будет!», но Шулягин
очень долгое время был уверен, что пословица не про него сложена. Он, как тот
колобок, знай уходил и от зайца, и от волка, и от медведя. Подвернулась хитрая
лиса, вернее, хитрый лис, агент Охтин, подвернулся – проглотил
колобка-Шулягина. Вот и сиди теперь здесь, будто Иона во чреве кита…
Тесно, душно и в то же время студено. По полу несет
сквозняком, отвратительно пахнет хлоркой и негашеной известью. Параша в углу…
тоже несет запашком. Ползают «свои» и «чужие», покусывают. Поганое место!
Поганое!
А кормят чем?! У которых есть кто на воле, тем хоть получше
тут жить. Шулягин же семьей не обзавелся. Надобности не было. А сейчас жалел…
Приходила бы какая-нибудь тихая бабенка, принесла б когда маслица или свежую
булку – не те черствые огрызки, которые приходится здесь грызть, – а то и
колбаски чесночной, Шулягиным обожаемой более всего на свете. Хорошо соседу,
шулеру Петьке Ремизу – к нему наведываются аж две бабы, и всякая норовит
передачу пообильней, повкусней передать. Конечно, Петька не жмот, не жлоб, иной
раз от него и Шулягину сладкий кус перепадает, а все ж не свое, не разъешься.
Эх, выйти бы на волю! Сейчас бы в «Самокатном» тарелку щей со сметаной… чтоб
поровну – щей и сметаны… да хлеба ржаного, только что выпеченного, кислого, да
со шматом масла… Масло на горяченьком хлебе сразу подтает и легко впитается в
ломоть… А из тарелки будет торчать острым краем мозговая кость баранья… Щи с
бараниной, только с бараниной!
Шулягин рывком перевернулся на другой бок.
– Спи, сволочь, придушу! – прошипел с ненавистью
Ремиз.
– Сплю, сплю!
Уснешь тут…
Говорят, что здесь, в старом остроге, «тюремном замке», где
держат народишко до суда, малость получше, потеплее, посвободней, чем в «первом
корпусе» на Пятницкой базарной площади, где камеры для политических. Сначала в
Энске был только старый острог, а потом уже новые здания построили, когда
насельников развели побольше. Имелись еще «арестантские роты» для уголовников
близ Покровской улицы. Говорят также, после пятого года ни в одном здании
вообще не продохнуть было, не успевали под суд вести. Зато и сбежать можно было
из тюрьмы – ведь охрана разрывалась, за всеми не уследить.
Сбежать бы из тюрьмы! Шулягин сладко вздохнул. Удается
другим, почему бы не ему?! Он тут столько удивительных историй наслушался…
Вроде бы крепки засовы, а ведь некоторые люди умудрялись их отомкнуть. Высоки
тюремные стены, а особо везучие умудрялись их преодолеть!
Две истории Шулягина до печенок проняли. Он их про себя
называл «лестница» и «молоко».
Среди заключенных содержалась группа «экспроприаторов» –
членов боевой группы канавинского завода «Салолин», которые грабанули кассу
пароходного общества и забрали немалую сумму денег. Всех повязали – вместе с
главарем Алексеем Абрамовым. Он был очень ловкий, сильный. Он и придумал, как
устроить побег средь бела дня.
Во время прогулок на тюремном дворе «экспроприаторы» часто
устраивали чехарду. А то начинали друг дружке на плечи карабкаться. Охрана
позевывала… И вдруг во время одной из прогулок заключенные построили живую
лестницу, верхушка которой достигла верха стены. Не успела охрана глазом моргнуть,
как Абрамов влез по этой лестнице на стену и перемахнул на улицу! За ним полез
другой заключенный… Тут охрана очухалась, принялась второго беглеца ловить,
хватать, загонять прочих заключенных по камерам… Тем временем Абрамов был уже
далеко. Правда, его скоро выловили за участие в другой «выемке денег» и
отправили на бессрочную каторгу. Но ведь побег был? Был, нет спору!
Такой же бесспорной дерзостью был и побег сормовского токаря
Павла Васильева, участника сормовских уличных боев. Он заметил, что ночью на
Ново-Базарной площади под окнами острога стража стоит, а днем – нет. И решил
бежать средь бела дня! Товарищи спустили его по веревке, и этот сумасшедший,
рисковый побег, конечно, удался бы, когда бы не угодил Васильев нечаянно ногами
в посудину какой-то молочницы. С перепугу баба завопила как очумелая. Васильев
кинулся бежать, но стража уже гналась за ним. Схватили, обратно водворили…
Но больше всего народу бежало через домовую церковь. Она
тоже в «арестантских ротах», так же как и женские камеры, все равно – для
уголовниц или политических. Для женщин было множество послаблений в содержании,
оттого чаще всего побеги совершались в женском платье.
В тюремный храм имелся еще вход с Покровской улицы, туда
пускали всех желающих горожан, разрешали молиться на левой стороне зала,
отделенной от арестантской части решеткою. Но при выходе на какие-то считаные
секунды свои и чужие смешивались… Вот тут-то ловкий человек и мог выскользнуть.
Бывало, бывало… Главное – проворство. То, что в шулерском деле называется
«ловкость рук».
Шулягин сладко вздохнул. Кабы ему выпала удача бежать, он бы
свою «ловкость рук» смог показать! Он бы ужом проскользнул, он бы… Да что толку
попусту мечтать? Мечты несбываемые – они посильней, чем блохи, кусают.
Ему ведь даже некому женскую одежду передать. Была бы жена…
Петька тоже не женат, зато красавец собой. Оттого и бьются к нему те две
бабенки. Хорошо красавцам! Наверное, и бабенки его – обе красавицы. Одна носит
покупное. Другая – домашнее. Легко догадаться, что одна из них – девка, где-то
в услужении небось, а вторая, конечно, мужняя жена, которая потихоньку от
супруга варит щи да курники печет красавцу-вору. Вот эти бабенки принесли бы
свое платье, Шулягин да Петька Ремиз переоденутся в него – и…
