– Молоды вы еще судить о людях, жизнь поживших, тем
паче наших добрых знакомых, – проскрежетал Савелий Савельевич, не замечая,
что повторяется, сдерживаясь уж вовсе из последних сил и ничего так не желая,
как швырнуть в Аксакова медный шандал с задымившейся свечой. – Между
прочим, ваш монокль-с весьма пруссаками любим, знаете-с? Вроде бы русскому
офицеру негоже…
– Что касается моей молодости, – перебил Дмитрий,
который был упрям, как некое животное с длинными ушами и хвостом метелкою, и
никогда не умел вовремя смолчать, – я, конечно, в 1904 году не дорос еще
воевать, зато отлично помню поговорку народную, которая тогда ходила: «Воюют
макаки и кое-каки!» Не приходилось слышать, господа? А мне – да, и неоднократно.
Нетрудно догадаться, кому какой эпитет принадлежит. Честное слово, я бы
предпочел называться макакою… Боюсь, что новая война тоже окажется войной
кое-каков с превосходящими силами противника!
– Окстись, батюшка! – замахала руками Марья
Ивановна. – Неужто будет война?! И с кем?!
– Никакой! Войны! Не! Будет! – взревел Савелий
Савельевич, вскакивая. Тяжелый стул с грохотом упал.
– Ой, мы чуть не забыли! – так и подскочила Варя,
понимая, что пора уносить ноги, не то быть ее неуживчивому возлюбленному
биту. – Мы же собирались сегодня посмотреть в Художественном электротеатре
программу. Нынче два «Фарса» и сверх программы – три «Танго». Картина «Танго»
поставлена три раза по желанию публики ввиду исключительного состава артистов,
исполняющих модный танец.
– Что ж это за танец такой, танго? – Марья
Ивановна вовсе не была такой уж глупой, какой привыкла себя подавать. Просто
она знала, что мужу очень нравится считать ее гусыней, ну и на здоровье! Сейчас
она изо всех сил изображала интерес, которого вовсе не испытывала, только бы
отвлечь внимание Савелия от дочкиного жениха, смягчить отцовский гнев.
– Красота неописуемая!
– Редкостная чепуха! – в один голос подали
взаимоисключающие реплики Варя и Дмитрий, взглянули друг на дружку возмущенно и
расхохотались.
– Погоди, помолчи! – махнула рукой Варя и
затараторила: – На Полевой улице, дом 73, открылись курсы танцев
Мишель-Михайленко. Вот, я списала объявление! – Она вытащила из карманчика
юбки листок и с выражением прочла: – «Настоящий балетный и национальный «Танго»
и бальный менуэт. Прием ежедневно во всякое время». Ну, бальный менуэт нам
вроде ни к чему…
– А по мне, лучше менуэт изучить, чем бродить, цепляясь
друг за дружку, вихляясь ногами, в вашем танго, – возразил Дмитрий.
– Как это – ногами вихляясь? – удивилась Марья
Ивановна.
– Да вот так! – Дмитрий порывисто вскочил и
принялся выписывать по полу восьмерки, неуклюже цепляясь носком за
носок. – Кавалер вот этак стоит, а дама вокруг него крендельки пишет. И
поза у них самая дурацкая: щека к щеке.
– Ты что? – обиженно спросила Варя, и носик ее
покраснел. – Не хочешь танцевать со мной щека к щеке?
«Вот я и правда дурак!» – ужаснулся Дмитрий и тотчас, как
ему показалось, нашел, как вывернуться из положения:
– Между прочим, кайзер Вильгельм издал приказ,
запрещающий офицерам германской армии танцевать этот «похотливый и
возмутительный танец», если на них надет мундир. А я все же в мундире, хоть и
другой империи…
– Похотливый и возмутительный? – простонала Марья
Ивановна. – Варька, не смей туда ходить, на поганые курсы…
– Кайзер Вильгельм запретил? – перебил ее Савелий
Савельевич, который от неприязни к Аксакову вовсе голову потерял. –
Ничего! Что немцу смерть, то русскому здорово! Учись, Варька, свой танго
танцевать. А коли кавалер твой не желает, – последовал лютый проблеск очей
в сторону молодого человека, – мы другого найдем!
Дмитрий, не ожидавший такого демарша, растерянно хлопнул
глазами, выронил монокль и жестоко насупился.
Ага! Обиделся? Ну так я тебя еще пуще обижу! Савелий
Савельевич и сам не понимал, что его так разобрало. Из-за какой-то пляски,
пусть и иноземной, пусть и заморской (танго ведь изобрели в Аргентине, а это,
кажись, страна заморская… а впрочем, Савелий Савельевич сызмальства в географии
не силен был, так что извините великодушно, коли что напутал!), жених готов
поссориться с невестой? Вместо того чтобы взять да и доставить ей удовольствие?
Такое не помещалось в савельевской голове.
Нет слов, в его доме нравы были самые патриархальные, и
супруга его, глупая гусыня, твердо была приучена к месту. Однако (положа руку
на сердце) единственную по-настоящему счастливую пару он наблюдал там, где муж
полностью находился под каблуком у супруги. Для себя Савелий Савельевич,
разумеется, подобного никогда бы не допустил, однако для Варьки находил такое
положение вполне приемлемым. Так что пускай жених привыкает к своему месту! И,
глядя то в готовое накукситься лицо дочери, то в замкнутое лицо Дмитрия, он
рявкнул:
– А коли не по нраву тебе танго с Варькой танцевать, то
вот он – бог, а вот он – порог!
Дмитрий вылетел из столовой, даже не оглянувшись. Марья
Ивановна беспомощно прижала руки ко рту.
Варя с ужасом смотрела на отца.
– Ничего, – пробурчал Савельев, уже несколько
остынув и начиная понимать, что наломал, пожалуй, дров преизрядно, на целую
поленницу хватит. – Воротится, никуда не денется! А не воротится, так оно
и еще лучше!
* * *
Проводив Шурку Русанова, а потом и девушек, Виктор вернулся
в подвал за Павлом, и вскоре они проходными дворами выбрались на Жуковскую
улицу. Павел с явным наслаждением снял очки, спрятал их в карман и потер
покрасневшую переносицу. У него оказались глубоко посаженные серые глаза.
Было уже совсем темно, вьюжно. Очень сильно подморозило к
вечеру, и на Благовещенской площади горел один из костров, разводимых по
приказу градоначальника для обогрева прохожих. Городовой в толстом башлыке и
зимней черной шинели топтался рядом, изредка зычно окликая проезжавших мимо
возчиков с пошевнями, полными дров. Всякий послушно сбрасывал несколько
поленьев. Около огня жались несколько жалких побродяжек и не менее жалких
облезлых дворняг. Подходили греться и извозчики, а также некоторые прохожие. В
особо лютые морозы такие костры горели круглые сутки. Теперь, в феврале, вроде
бы уже не ждали холодов, но, чуть только они ударили, костры на перекрестках
города запылали вновь.
Павел и Виктор прошли мимо. Виктор изредка оглядывался,
никого, правда, не видя, но зная, что где-то неподалеку идут надежные ребята,
охраняют.
