История была и в самом деле громкая. Уж на что Шурка Русанов
был в пятом году пацаном, ему тогда только восемь лет исполнилось, и то знал о
ней. Хоть в гимназии не разрешалось ее обсуждать, однако на переменках только и
судачили украдкой об убийстве начальника охранного отделения!
Отец и дядя Игнаша, отец Мопси, тогда были в ярости и
говорили, что ротмистр Грешнер хоть и солдафон был, конечно, но порядок в Энске
навел. Его убили, когда он возвращался домой из театра, застрелили около его
дома на Дворянской улице. Какой-то человек приблизился и выпалил в спину
ротмистру. Тот упал с криком:
– Убивают! Меня убивают!
Послышались свистки городовых, топот подкованных сапог. К
Грешнеру бежала помощь. Стрелявший в него незнакомец кинулся наутек, но в это
время из-за угла вывернулся еще один человек с револьвером и трижды выстрелил в
начальника охранного отделения. Выстрелил – и исчез за углом. Так его и не
поймали, да и прислуга Грешнера, выскочившая на крыльцо, разглядеть его не
успела. Зато первого стрелявшего схватили, можно сказать, на месте
преступления. Им оказался эсер Львов, недавно высланный из Москвы… Сообщника
своего он не выдал, и долго еще высшие чины Энска передвигались по городу под
усиленной охраной.
– Хороший пример, – кивнул товарищ Павел. –
Но с тех пор прошло уже около десяти лет. Акция несколько подзабылась. Жаль,
что прошлогоднее убийство Фриммермана не удалось выдать за политическое. Оно
сослужило бы нам хорошую пропагандистскую службу.
А вот этот случай Шурка знал не понаслышке, ведь произошел
он меньше года назад. Полицмейстер Иван Фриммерман крепко прищемил хвост
приставу Рождественской части Корчагину. Все знали, что это самая «хлебная»
часть города: ночлежные дома, игорные дома, нумера с девицами, тайные склады
контрабандистов… Корчагин обложил весь «шаткий люд» своего района такой данью,
что народишко взвыл. Но это еще ладно, это его право. Но вот набрасываться на
кассира речной пристани и отбирать у него наличность… или являться с девками на
прогулочный пароходик, учинять кутеж и не платить по счету… избивать «шпаков»
[21]
, которые осмеливались защищать своих дам от приставаний
любвеобильного пристава… Временами Корчагин вообще не появлялся в участке. И
вот в одно из таких его отсутствий нагрянула ревизия и обнаружила крупную
растрату. Фриммерман, зная, что Корчагину покровительствует сам губернатор
Хвостов, предложил тому покрыть недостачу и уйти в отставку по-тихому. Корчагин
полез в бутылку и начал грозить Фриммерману. Тот немедля подписал представление
на увольнение начальника Рождественской части, показаний к чему было столько,
что даже губернатор постыдился заступиться за своего протеже. На другой день
пьяный Корчагин явился в кабинет Фриммермана и застрелил его. На суде, который
вел председатель Московского окружного военного суда генерал-лейтенант
Домбровский, Корчагина приговорили к смертной казни, однако спустя некоторое
время заменили ее двадцатью годами каторжных работ. На смену Фриммерману прибыл
новый полицмейстер, Комендантов, однако часто велись разговоры, что он слабоват
в коленках и теперь порядок держит в своих руках начальник сыскного отделения –
Смольников.
Но что получалось? Что эти люди замышляют убить его?! Или
Шурка что-то неверно понял?
Вот это да…
Шурик хмуро, с тревогой всматривался в лица Павла и Виктора.
Оба хранили самое безразличное выражение.
– Это не так трудно, как могло бы показаться… –
задумчиво пробормотала Мопся. – Смольников практически всегда без охраны.
Можно, к примеру, сообщить ему, что кто-то располагает сведениями о нападении
на Волжский промышленный банк, но желает говорить с ним только te?te-a?-te?te,
и под этим предлогом…
Шурка заметил, что Павел и Виктор быстро обменялись
взглядами.
– Пока не стоит об этом, – мягко сказал
Павел. – Мы тут не боевую операцию разрабатываем, а знакомимся. Я хотел
проверить вашу информированность, ваше знание традиций нашей партии. Слышали о
деле Спиридоновой?
– Конечно! – пылко воскликнула Мопся. – Кто
не знает об этом?! Мария Спиридонова, которая в январе 1906 года в
Борисоглебске…
– Погодите, Лариса, – прервал Мопсю Павел. –
Я хотел услышать наших молодых товарищей.
Шурка опустил глаза. Зачем он сюда приперся, дурак? Острых
ощущений захотелось? Ну вот и испытывай теперь одно из острейших: когда тебя
вызывают к доске, а ты ни слова, ни полслова… Кто такая Спиридонова?! Что она
натворила? Убила кого-нибудь? Или ее кто-то убил?
Ну нет, ему не по пути с революционерами! Пришел на
конспиративное собрание, а угодил на переэкзаменовку, к которой не успел
приготовиться… Мопся тоже хороша, должна была помочь теоретически подковаться…
– Я знаю, – подала голос Тамара. – Я читала в
тех книжках, которые у меня оставляла Мари… то есть товарищ Лариса. Советник
Тамбовского губернского управления Луженовский с особой жестокостью подавлял
аграрные беспорядки. Партия эсеров приговорила его к смерти… – Голос
Тамары сначала звучал слабо, неровно, затем окреп. – Мария Спиридонова
сама вызвалась совершить акт мщения. Узнав, что Луженовский собирается в
Борисоглебск, она приехала туда и поджидала его на вокзале. Она была маленького
роста, с косой, похожая на гимназистку. На нее никто не обращал внимания. Когда
Луженовский вышел из вагона курьерского поезда, Мария встретила его пятью
выстрелами из револьвера. Две попали в живот советника, две – в грудь, одна – в
руку. Шестую пулю Мария приберегла для себя, но едва поднесла ствол к виску, ее
оглушили прикладом.
– Ее терзали, ее мучили! – пылко перебила
Мопся. – Били прикладами, потом привезли в полицейское управление.
Подъесаул Аврамов и помощник пристава Жданов избивали ее так, что кожа
отслаивалась от тела, прижигали сигаретами, а потом… потом изнасиловали!
Шурку бросило в жар. Последнее слово было одним из самых
запретных, его и в мужском-то приличном обществе стыдились произносить, а в
женском это вовсе было невозможно. Слово страшное и волнующее. Когда Шурка его
слышал, в голову лезли разные картины, одна другой позорней. И вопросы… Что
чувствует женщина, когда ее насилуют? Ей только страшно или она испытывает и наслаждение
? Что чувствует мужчина, когда насилует женщину? Шурка ни за что не смог бы
сделать это. Или смог? Иногда он представлял себе… Об этих мыслях Шурка в жизни
никому не мог бы сказать, даже на исповеди. А уж слышать, как это слово с
легкостью произносит девушка… кузина… Мопся…
Лицо горело огнем. Чудилось, сейчас от Шурки Русанова
останется одна кучка пепла на земляном полу. Как Мопсе не стыдно, дуре!
