«День»
...
«ИМЕННОЙ ВЫСОЧАЙШИЙ УКАЗ ПРАВИТЕЛЬСТВУЮЩЕМУ СЕНАТУ
Снисходя к всеподданнейшему ходатайству свиты Нашей
генерал-майора князя Феликса Феликсовича Юсупова, графа Сумарокова-Эльстон,
всемилостивейше соизволяем на представление сыну его, графу Феликсу Феликсовичу
Сумарокову-Эльстон, ныне же именоваться потомственным князем Юсуповым графом
Сумароковым-Эльстон и пользоваться соединенным гербом сих фамилий.
Правительствующий сенат к исполнению сего не оставит учинить надлежащее
распоряжение».
Санкт-Петербургское телеграфное агентство
* * *
Сашенька еще какое-то время постояла в своем укрытии,
растерянно хлопая глазами. Как хорошо, что здесь такой укромный уголок, никаких
прохожих, никто не мог видеть ее случайной собеседницы. Хоть отец и говорит,
что надо быть приветливой со всяким представителем народа, а тетя Оля беспрестанно
долбит, что хорошо воспитанным и вполне светским человеком может считаться лишь
тот, кто в обращении не делает разницы между нищенкой и императрицей, Сашенька
чувствовала себя неуютно. Ладно, нищенка нищенкой, а еще неизвестно, смогла бы
тетя Оля быть светской дамой, встреться она со словоохотливой Милкой-Любкой! А,
между прочим, девушка эта совершенно не похожа на падшую особу. Милая такая и
одета скромно, очень просто принять ее за горничную из небогатого, но
приличного дома или, скажем, за ученицу из швейной мастерской, которая бежит с
готовым платьем к богатой заказчице. Впрочем, конечно, неизвестно, как она
одевается там, в этой своей «Магнолии»: может, прическа у нее вся утыкала
крашеными перьями, на платье вырез до пупа, а на ногах ажурные черные чулочки!
Ходят также сплетни, что девушки в тех нумерах вовсе не одеваются, так и
щеголяют день-деньской совершенно голые, даже срам не прикрывают…
Сплетни, конечно. Теперь не лето, нагишом ходить –
простынешь! Разве что печи в «Магнолии» хороши и греют жарко, так что и не
хочешь, а разденешься?
Однако и везет же Сашеньке сегодня на неожиданности! То
злобные поучения Клары Черкизовой, то откровения Милки-Любки… Но если Клара ее
довела до безнадежных слез, то Милка-Любка приободрила. И вселила некоторую
надежду. В самом деле, кто мешает Саше прямо сейчас пойти в укромную
Варваринскую часовенку и поставить там сначала свечку, а потом заказать молебен
во здравие раба Божьего Игоря?
Хотя нет, в святцах такого имени нету, крестильное имя –
Егорий. Егорий Вознесенский… Смешно? Сашенька слабо улыбнулась, потом вспомнила
любимые черные глаза и поняла, что ей ничуть не смешно. Ничуточки!
Конечно, она пойдет в часовню. Прямо сейчас. Надо только
написать имя Игоря на бумажке и отдать ее потом служительнице, чтоб, не дай
бог, не забыли молебен отслужить. Но на чем бы написать? Из бумаги у Сашеньки
только злосчастная ее любовная записка… хотя нет, что-то зашелестело в кармане
шубки… А, это записка тети Оли! Она еще утром написала ее, наказав племяннице
зайти в гастрономический магазин на Большой Покровской. Надо купить четыре вида
ее любимого кофе – мокко, аравийский, ливанский и мартиник, халвы, зефиру,
конфет разных, шоколаду, птифуров… Ну да, тетя Оля всегда накануне Масленицы
устраивает кофе для своих бывших гимназических подружек – для тех, кто еще
живет в Энске. Обычно тетя Оля покупает все это сама, но сегодня она неважно
себя чувствует, вот и дала список племяннице. Кухарке Дане столь возвышенная
миссия не могла быть доверена. Да и вообще, в такие магазины, как Большой
гастрономический, принято не прислугу посылать, а ходить самим. И
Рукавишниковы, известные богачи, по сравнению с которыми даже состояние
Аверьяновых кажется мелочью, появляются там собственнолично или уж, на самый
крайний случай, телефонируют управляющему. Конечно, Сашенька потом не потащится
домой, обвешанная сверточками и коробочками. Все ею купленное будет доставлено
с особым рассыльным прямо к торжественному столу. Главное – вовремя сделать
заказ.
Ага, убористым, аккуратненьким, красивеньким тети-Олиным
почерком (мокко, аравийский, ливанский, мартиник, пьяная вишня etc.) исписано
ровно пол-листа, вторая половина чистая. Места более чем достаточно. Кажется,
где-то в кармане завалялся огрызочек карандаша. Так, вот он. Саша прислонилась
к стене и сколь могла разборчиво – почерк у нее и так не бог весть какой, а тут
еще писать неудобно – нацарапала: «Во здравие раба Божьего Егория молебствие».
Положила листочки в карман юбки и, перекрестившись, выскочила из-за угла
Народного дома, мечтая сейчас только об одном: не наткнуться на каких-нибудь
знакомых.
На счастье, прохожих было мало, да и то все они старательно
прятали лица от встречного ветра в воротники, не обращая никакого внимания на
Сашеньку. Ей сейчас дуло в спину, подгоняло, и потому до часовенки она добежала
за три минуты, никак не более.
Перекрестилась у дверей на иконку, осторожно вошла. В
часовне было полутемно, фигура монахини в черной косынке, туго схваченной под
подбородком, горбилась в углу на табурете. На пюпитре перед ней лежал молитвенник,
но матушка, кажется, дремала, потому что резко вскинулась, когда вошла
Сашенька. Однако спина ее не выпрямилась. Ой, да она, бедняжка, и в самом деле
горбатая!
– Здравствуйте, – прошелестела Саша, снова
крестясь и чувствуя себя отчего-то виноватой, как всегда бывало с ней, когда
встречалась с убогими. – Мне бы свечку поставить и молебен заказать,
можно?
– Отчего же нет? – так же тихо ответила
монахиня. – Свечечку какую желаете, большую или маленькую?
Этого Милка-Любка не сказала, однако Саше отчего-то
показалось неуместным ставить слишком уж большую свечу. Такие ставят лишь
купцы, кичась своим достатком, хотя Бог и так обо всем знает. Ну и пусть ставят
хоть пудовые, а любовь – любовь дело тонкое, деликатное. К тому же у нее не
столь уж много денег, и хоть в гастрономическом на Большой Покровке при
доставке товара на дом денег вперед не берут, их дают рассыльному уже потом,
при получении товара, однако же услуги рассыльного, упаковка и доставка
оплачиваются сразу. Как бы не попасть впросак!
– Копеешную, – скромно попросила Саша, но тотчас
решила, что слишком уж скаредничать не стоит. – Нет, лучше за три копейки.
И еще вот за молебен двугривенный примите.
Она бы и не двадцать копеек, а двадцать рублей отдала, но
все, больше денег у нее не было.
– Вы сами возьмите свечечку, барышня, – сказала
монахиня, которая угрелась на своем деревянном стуле, прикрытом плюшевой,
узорно расшитой, уютной и красивой накидкою, и ленилась вставать. – Или
вам сдача надобна?
– Нет, сдачи не нужно.
– Тогда вы денежку на столик положите и бумажку с
именем для молебна там же оставьте. Благодарствую вам. – Монахиня
перелистнула страницу молитвенника и что-то забубнила, еще пуще сгорбившись.
