Тема разговора была серьезна донельзя и трогала Сашеньку за
самое сердце, однако сейчас она с трудом сдержала невольный смешок.
Возлюбленного девушки звали Котом, Котиком, а это было уменьшительное от
«Константин». Константином звали и Сашенькиного отца, однако он терпеть не мог,
когда старые друзья называли его Котькой или Котей. И рассказывал про одного
своего давнего родственника Константина Оболенского – седьмая вода на киселе,
но все же Оболенский! – которого, напротив, все именовали только Котиком.
Он с самого детства был дружен с нынешним императором, Николаем
Александровичем, и умело вытягивал из добросердечного (иногда говорили
откровеннее – слабохарактерного!) государя одно благодеяние для своей семьи за
другим. Отчего-то государь ни в чем не мог старинному другу отказать, и за
короткое время некогда впавшие в нищету Оболенские порядочно разжились. Оттого
среди их многочисленных знакомых ходила довольно ехидная поговорка –
Оболенские, мол, живут Котиковым промыслом .
Конечно, сплетничать об этом было неприлично, однако Саше
захотелось сказать милой девушке что-нибудь приятное, ну, она и сказала:
– У вашего кавалера очень красивое имя. Моего отца тоже
зовут Константином, Костей…
Девушка уставилась на нее круглыми от изумления глазами:
– С чего ты взяла, что моего миленка зовут
Константином? Его Петром зовут, Петенькой. Ремиз по прозвищу… А, вон
что! – Девушка вдруг расхохоталась. – Ты так решила потому, что я его
Котом назвала? Да нет, это не имя… Котами тех мужчин кличут, кого любят гулящие
девушки и кому они деньги со своего ремесла платят. Поняла?
Сашенька уставилась на нее, чуть ли не разинув рот.
– Какие девушки? – спросила тихо.
Незнакомка хмыкнула:
– Какие, какие! Известно какие! Ну да, я гулящая. А что
такого? Небось не со всяким пойду, я девушка гордая, переборчивая… конечно,
тогда лишь, когда в кармане не вошь на аркане, а хоть какая-то денежка звенит.
Иной раз, бывает, таково-то брюхо с голодухи подведет, что хоть с чертом
рогатым завалишься, лишь бы заплатил. Ох, ох, грехи наши смертные,
незамолимые! – Она проворно обмахнулась крестом и усмехнулась, глядя на
окаменевшую от изумления Сашу: – Ну, чего так вылупилась? Неужто ни с одной
гулящей не знакома? Да ладно, отомри, небось нас куда больше, чем тебе в голову
взбрести может. У меня и мамка гуляла, и тетка, ну и я по наследственной линии
пошла. Среди вашей сестры, благородной, тоже такие есть. Есть, есть, я тебе
точно говорю! Только те не на углах стоят или, к примеру, в номерах да веселых
домах мужчин принимают, а в церкви мясо свое за большие деньги продают старым
да уродливым. Вот и вся разница. А что коты у нас есть, которые нашим девичьим
доходом живут, так разве у вас их нету? Сколько случаев знаю, когда
молодой-пригожий, раскрасавец собой, еще и голубых кровей, да пообнищавший,
нарочно присватается к уродине богатой, чтоб герб свой облезлый позолотить.
Тоже на женино приданое живет. Только наши коты – они честные да гордые. Они у
нас деньги берут, а гонор свой в обмен не продают: мой-то кот выручку возьмет
да тут же, чтоб не возомнила шибко о себе, фингалов наставит по всей роже и по
всей фигуре. А ваши благородные на богатых женятся – и все, и словно померли
заживо, тесть с тещей да и жена об них потом ноги вытирают, словно о тряпку
какую, от былого гонора одна ветошь остается, а герб только и годится, что к
дверям нужника его приколотить…
Она умолкла – перевести дух, – поглядела на
ошеломленное Сашино лицо и засмеялась:
– Эк я тебя взяла – прямо в вилы! Ничего, не тушуйся, я
ж не в обиду тебе говорю. Всяк, знаешь, себя обороняет, и у нас, у уличных,
тоже своя гордость есть. А брезговать в жизни никаким человеком не след, мало
ли для чего пригодится. Человеком пренебрегать – все равно что в колодезь
плевать. Ты, значит, к матушке Варваре-великомученице все ж таки сходи за
молебствием, а коли не поможет – сыщи меня на Рождественской улице, в нумерах
«Магнолия». Это за домом Храбровых, в полугоре, за квартал от Строгановской
церкви. Спросишь Милку-Любку – меня там всякая собака знает. Я тебя к колдуну
сведу. Ничего, никуда твой миленок не денется, вон где он у нас будет… –
Девушка со странным именем Милка-Любка показала Саше стиснутый обветренный
кулачок и для пущей убедительности еще и покачала им из стороны в сторону –
совершенно как делала полчаса назад Клара Черкизова, говоря о том же самом
человеке… – А ежели соперница есть, то мы ее со свету сведем! Как пить
дать, вот те крест святой, истинный! – И Милка-Любка снова перекрестилась,
но на сей раз уже совсем по-другому: истово, с поясным поклоном, оборотясь при
этом в ту сторону, где находилась Варварская улица, а значит, и часовня
упомянутой великомученицы. – Ну, прощай покуда, мне уж пора, вечереет,
скоро клиент валом повалит. Ныне, накануне поста, всяк норовит разговеться. А
мадам наша криклива, терпеть не может, когда девушки к гостям опаздывают. Храни
тебя Господь!
Она отвесила Сашеньке точно такой же поясной поклон, как
минутой ранее – святой мученице Варваре, и ринулась бегом через Острожную
площадь. Вскоре и след ее растаял в наступающих сумерках.
* * *
Шулягин, видимо, почуял в словах начальника сыскного отдела
какой-то намек, потому что с надеждой поднял голову.
– Наоборот? – повторил настороженно.
– Вот именно, – кивнул Смольников. – А ну-ка,
господа, выйдите за дверь, – приказал он полицейскому и фотографу. –
Вы, господин Охтин, останьтесь.
Помолчал, ожидая, чтобы все вышли, и тихо, вкрадчиво
спросил:
– А что, Шулягин, хотел бы ты нынешний день назад
вернуть?
– Как это? – нахмурился тот непонимающе.
– Да вот мне господин Охтин говорил, ты сокрушался,
мол, внутреннего голоса своего не послушался. Советовал тебе сей голос Охтину
не доверяться, а ты доверился… Так вот – хочешь, я одним мановением руки так
сделаю, что ты его послушаешься? То есть все будет так, как будто ты к
господину Охтину не подошел, товар ему свой фальшивый, преступный не предложил,
а значит, полиции не попался и арестован не был.
Охтин резко повернулся к начальнику, глянул возмущенно,
однако же ничего не сказал, ни слова.
– Как это? – повторил Шулягин, совершенно
растерянный.
– Ну что ты, право, словно глупый попка, долбишь: «как
это?», «как это?» – сердито перебил Смольников. – Так и будет, как я
сказал. Слово даю: воротишься домой со всей лабораторией своей, только…
– Только – что? – вытянул шею Шулягин, отчего его
длинный тонкий нос словно бы еще длиннее стал.
– Только расскажи мне, как ты в цирковых труппах в свое
время состоял, с кем дружбу водил, – предложил Смольников самым
невиннейшим тоном.
