– Угомонитесь, Аксаков, – попросил Охтин. –
Подозреваем, не подозреваем… Вы что же, выстрелов не слышали?
– Ха-ха, – сказал наглый Аксаков. –
Представьте себе, что нет!
«Я бы на его месте тоже не слышал», – подумал городовой
и снова разгладил усы.
* * *
– Ну, закончили? – спросила Лидия. –
Наконец-то! Удивляюсь, как это вас в банке держат, вы как-то неприлично
безграмотны!
– Так мне же не писать приходится, а считать… –
всхлипнул Филянушкин. – Христа ради, госпожа Шатилова, не посылайте письмо
в полицию… меня ж тогда арестуют, вся жизнь псу под хвост… Умоляю вас, матушка!
Он рухнул на колени, схватил руку Лидии, попытался притянуть
к губам и облобызать.
– Какая я вам матушка? – смертельно оскорбилась
Лидия. – Нашли матушку, ничего себе! Вам сколько лет-то? Тридцать? Ну и
ну, мы же почти ровесники. Матушка, главное…
«Непременно надо донести на него, – подумала
мстительно. – Только… только как же Бориска?»
Она вырвала руку, свернула листок и повернулась, чтобы уйти
и больше не смотреть в поросячьи глазки Филянушкина, как вдруг…
Сначала донеслись какие-то странные хлопки.
– Что такое? – удивилась Лидия, оглядываясь.
Звуки неслись со стороны Канатной или Новой, трудно было
понять точно.
– Стреляют! – вскрикнул Филянушкин и ринулся
бежать за угол, в банк.
– С ума сошел, трус несчастный! – вслед ему
бросила Лидия. – Средь бела дня-то? Здесь, почти в центре города? Небось
не пятый год!
Она словно забыла, что происходило здесь, почти в центре
города, отнюдь не в пятом году, а каких-то три месяца тому назад.
А впрочем, ей стало зябко. Конечно, центр, конечно, белый
день, а все-таки… Нет, лучше уйти.
Лидия уже сделала несколько шагов, как хлопки раздались
снова, ближе и ближе. Испуганно замерла.
Затрещали кусты под тяжестью мужского тела, свалившегося с
забора. А впрочем, нет, человек не свалился, а прыгнул – прыгнул и понесся дальше,
виляя, как заяц, из стороны в сторону, воровски озираясь. Пиджак у него был
разорван на спине.
Из-за забора послышались крики:
– Стой! Стой, сволочь! Полиция!
Трель полицейского свистка.
Человек резко повернул и побежал не к открытой Немецкой улице,
а направо, туда, где брандмауэр отделял банк от Петропавловского кладбища.
Кусты затрещали снова: через забор перевалились еще трое
мужчин.
– Стой, стреляю!
У Лидии подкосились ноги, она вжалась в стену, не в силах
тронуться с места.
Человек в рваном пиджаке с разбегу взбежал на брандмауэр.
Лидия, как ни была испугана, ахнула: человек бежит по
вертикальной стене! А тот уже был почти наверху, когда раздалось подряд
несколько выстрелов.
Лидия зажала уши ладонями.
Человек, бежавший по брандмауэру, камнем рухнул вниз и
простерся у подножия стены.
Те трое подошли к нему, не убирая оружия. Ходили вокруг,
качали головами, осторожно касались носками сапог неподвижного тела.
Переговаривались:
– Вот так, добегался.
– Да… Конечно, надо было бы живым…
– Ага, возьмешь его живым! Еще минута – и ушел бы.
– Черт какой-то: по стенам бегает, из рукавов ножи
мечет…
– Циркач небось.
– Нет, циркач – это другой, старик, а этот – его
ученик. Но тоже хоть сейчас на арену.
– Слушай, а чего та девка, как ее, Аверьянова, орала:
«Виктор, мол, Виктор»? Он у нас по ориентировкам проходит как Бориска или
Мурзик.
– Да шут ее знает, чего она орала. Спятила небось.
– Ничего, в участке ее живо в разум приведут, сучку.
– Сударыня, э-э, вы куда, вы зачем, негоже глядеть даме…
Последнее относилось к Лидии, которая вдруг отлепилась от
стены, к которой прижималась в поисках спасения, и подошла к убитому.
Он лежал на спине, руки в стороны, голова закинута. Пули,
видимо, попали все в спину, лицо было нетронуто, только чуть измазано сбоку
кирпичной крошкой и пылью. Ну, еще изо рта ползла струйка крови. Синие глаза
широко открыты.
Лидия перестала дышать – все смотрела в эти глаза, все
смотрела…
– Сударыня, вы бы пошли сели, не надо смотреть…
– Эк напугалась, бедная!
– Напугаешься тут небось.
Кто-то взял ее под руку, повел куда-то.
– Извозчик! А ну, стой! Взойдите, сударыня, в пролетку.
Скажите, куда вас отвезти? Вы меня слышите? Сударыня?
Лидия с трудом разомкнула губы:
– Да.
– Куда прикажете отвезти? Да вы не тревожьтесь, платить
не надобно будет. Слышишь, братец? Сыскная полиция, понял? Отвезешь даму, куда
она скажет.
– Да она, может, скажет, ей в Сормово надо, а мне что
ж, задарма кататься?! – в отчаянии возопил извозчик.
Этот крик и знакомое слово вернули Лидии подобие сознания.
– Да, – выговорила она с усилием. – Мне в
Сормово. Да…
– Боженька мой! – взвизгнул извозчик.
– Ничего, я заплачу. Поедемте. Спасибо.
Кому она сказала «спасибо», Лидия не знала. Тому, наверное,
кто ее проводил к экипажу. Возможно, именно он убил… убил…
Лидия схватилась за сердце. Зажмурилась, слушая скрип колес,
стук копыт. Звуки сначала казались беспорядочными, бессмысленными, потом она
услышала, что копыта выстукивают:
– Бо-рис-ка… Бо-рис-ка…
А колеса подскрипывают:
– Борис-с-ска… Бо-рис-с-ска…
Лидия слушала, слушала, зажимая сердце одной рукой, а другой
изредка смахивала со щек слезы.
Потом распрямилась, смогла продышаться. Копыта все стучали,
колеса все скрипели.
И постепенно Лидия заметила, что разговор их изменился.
Теперь копыта выстукивали:
– Сво-бод-на… сво-бод-на…
А колеса подскрипывали:
– С-свободна… с-свободна!
* * *
