Вообще-то, она, конечно, редкостная тупица. Удивительная!
Просто что-то страшное! И как сподобилась получить похвальный лист по окончании
гимназии? Хотя, с другой стороны, лист давали за знания зазубренные, а не за
сообразительность. Сообразительностью же Саша Русанова отродясь не страдала…
Боже ты мой, сколько она мучилась, мечтая отыскать Милку-Любку: и письма
посылала, и около часовни бродила, и даже чуть не в саму «Магнолию» собралась
идти – вот позорище-то был бы! – а о самом простом пути даже не подумала.
Удивительно, как ее сейчас озарило. Они с Милкой-Любкой где встретились? Да на
Острожной ведь площади! А почему именно там? Да потому, что Милка-Любка ходила
навещать своего… как его… кота. Кота по имени Петька. Фамилию его Саша
позабыла, да она и не имела никакого значения.
Милка-Любка в кота Петьку влюблена. Значит, она по-прежнему
ходит в острог. Свидания там даются вроде бы по воскресным дням… Ну да, ведь и
тогда было именно воскресенье, в день их встречи. Теперь ясно, что делать!
Теперь Саша непременно найдет Милку-Любку, даже если ей все воскресные дни
придется проводить у стен тюрьмы!
Ей удалось выскользнуть из дому прежде, чем тетя Оля
привязалась с вопросами: куда, да зачем, да с кем, да почему надела это платье,
а не надела то… Раньше Саша даже не замечала, что тетя Оля такая надоедливая.
Или она изменилась после… Наверное! Вообще, кажется, весь мир изменился после
того, как Игнатий Тихонович Аверьянов взял да подарил Саше Русановой целый
миллион рублей.
Она вдруг вспомнила один разговор – давно, еще в детстве
слышанный. «Бабушка недавно умерла. Жалко! Но денег мне оставила…» – говорил какой-то
юнкер. «Бабушки для того и живут, чтобы умирать и деньги внукам оставлять!» –
наставительно сообщил другой.
Бабушки Сашеньки умерли давно и денег ей не оставили.
Игнатий Тихонович был всего-навсего двоюродным дядей, но он…
Все на нее так смотрят! Саше чудится, что все
перешептываются за ее спиной. И даже в отношениях с родственниками возникла
какая-то неловкость. А тут еще появление этой невероятно красивой дамы –
тетушки Лидии, чей портрет до сих пор висит в старом доме в Доримедонтове,
рядом с портретом покойной мамы… Той самой Лидуси, которую считали погибшей. О
боже мой, все смешалось в доме Русановых! Загадки, загадки, сплошь какие-то
загадки… И еще эти деньги… Огромные деньги!
Шурка о них даже говорить не хочет. Спрятал голову под
крыло, как страус: не хочу никаких денег, не нужны они мне! Ему хорошо, у него
еще есть время, целых четыре года до совершеннолетия. А Сашеньке чудится, что
теперь со всех сторон к ней липнут оценивающие взгляды и тянутся загребущие
руки. Ну как же, была невеста хоть и не из последних, но и до первых далеко,
так себе, средней руки, а теперь р-раз – и обошла всех на голову!
Ей стали как-то слишком много улыбаться в последнее время.
На улице деваться некуда от улыбок! Мужчины играют глазами, незнакомые дамы так
и лезут:
– Здравствуйте, Сашенька… Экая вы нынче хорошенькая, а
жакеточка у вас… просто чудо что такое… Ах, какие пуговки, какая тесемочка,
атласненькая такая тесемочка…
И всякая подобная чушь.
Эти дамы – мамаши женихов либо свахи. «Да, да, вот кто они
такие!» – с тоской думает Саша.
Впрочем, доносятся порой и другие реплики:
– Слыхали? На самом деле отец-то ее, видать, Аверьянов
был, а не этот, как его, адвокат… Вот теперь Аверьянов хоть и не признал
незаконную дочку, а все ж состояние ей оставил.
– Да что вы такое говорите, отец! Получается, и брату
ее Игнатий Тихонович был отец? Брат ведь тоже деньги получил. Ерунда, никакой
он ей не отец, а любовник бывший! Ну и облагодетельствовал свою лапушку.
– Ой, вы скажете тоже! Значит, он и брату ее любовник
бывший, ежели и его облагодетельствовал?
– Тьфу, рот перекрестите, ну что вы несете, голубушка
моя…
– Нет, это вы несете невесть ерунду!
И так далее.
Но это еще ничего, потому что в самом деле – ерунда полная.
Слышать и такое приходится:
– Ишь, расфуфырилась! Обобрала сестрицу-то! Нищей по
миру пустила! Стыда у людей нет! Нет совести!
Вот такое куда тяжелей перенести…
Саша по улице теперь не идет – несется со всех ног, втягивая
голову в плечи. Стыд у нее все же есть. И совесть. Если б могла, она вернула бы
деньги Марине. Сразу же! Но ведь до свадьбы она не может к ним притронуться, а
потом их получит в свое распоряжение какой-то неведомый муж. Но он-то вряд ли
захочет возвращать их…
Наверное, Саша теперь никогда не поверит, что кто-то
посватается к ней по любви. Эти деньги… Она будет думать, что только из-за
денег ее хотят взять замуж. Но деньги-то чужие!
Конечно, если бы ей встретился какой-то бескорыстный,
честный, широкой души человек, который скорей умер бы, чем воспользовался чужим
добром, который вернул бы деньги Марине, Саша без колебаний вышла бы за него.
Но где взять такого бескорыстного мужа? Где найти человека, которого не
волновали бы деньги?
Есть такой человек! Он сам сказал Саше, что его не
интересуют деньги, что они вообще не имеют для него значения.
Этот человек – Игорь Вознесенский.
Какой он был красивый, как вскидывал голову, как
восхитительно звучал его голос! Поистине благородный человек. Благороднейший! И
если бы Саша вышла за него замуж, можно не сомневаться: он первый предложил бы
ей вернуть все деньги Марине.
И без аверьяновского миллиона они бы жили счастливо, Саша бы
так любила его…
Но Игорь Вознесенский ее не любит.
Значит, надо сделать так, чтобы полюбил! Надо все для этого
сделать!
Ага, вот и Острожная площадь. В самом деле, под беленой
каменной стеной, ограждающей тюрьму, стоит толпа. В основном женщины, многие с
детьми. Все в платочках – такое ощущение, что в тюрьму заключают только
простонародье. Хотя нет, видны и дамы в шляпках, почти таких же, как у Саши: с
очень густыми вуалями. Им стыдно, этим дамам.
С некоторых пор Саша очень полюбила густую вуальку. Ей тоже
стыдно…
Женщины все с узелками, с корзинками, смирно стоят у крыльца
острога, ежась и отворачиваясь от порывов холодного, сильного ветра. Ну и май в
этом году! Как будто весна решила закончиться уже теперь и сразу же, минуя
лето, перешла в осень.
Иногда на крыльце появляется надзиратель, выкликает
несколько фамилий, люди заходят. Некоторые скоро возвращаются, уже без узлов,
другие остаются там, внутри. Наверное, им дают свидание с узниками.
А Милке-Любке дадут? Или опять повезет Раиске-гиене? То есть
не гиене, а ехидне.
