– Да всякий есть, ваше благородие! – У нарядного,
в красной рубашке и блестящем картузе, квасника этого, надо сказать, все тут
благородия, без различия статуса и даже мужского или женского полу. Ну и что,
никто не спорит, всем нравится! – А цена невелика: сладкий – на копейку
кружка, кислый – на копейку две.
– Ну, наливай сладкого, что ли… – решается
покупатель.
– Студеного? – уточняет квасник. – С ледника?
Али за горло опасаетесь?
Если покупатель за горло не опасается, квасник вытащит
запотевшую бутылку из рундука со льдом. Если считает, что еще не столь жарко и
надо бы поберечься, бутылка будет вынута из-под прилавка. Квасник берет штопор,
ловко выкручивает пробку. Ледяной квас не стреляет, а теплый – ого, еще как! Да
еще и пена белесо-рыжая, теплая так и лезет на прилавок!
Но вот бутылка открыта, прилавок начисто вытерт. Ополоснув в
ведре кружку, квасник брякает ее на прилавок, переворачивает бутылку и льет,
льет чайно-коричневый сладкий квас, вслушиваясь в сытое, приятное бульканье.
Подносит с улыбкой:
– Пену извольте сдуть, ваше благородие, чтобы вкус не
испортить!
У него уже есть постоянные прикупатели – двое или трое
работяг, которые копают на углу улицы какую-то канавку: неспешно разбивают
щебенку, сидя на земле, медленно копают, изгваздав деревянный тротуар глиною;
чистильщик сапог, пристроившийся уж совсем близко к площади, хоть раз в день,
да бросит свои «Чистим-блестим!», чтобы напиться квасу. Еще разносчики
забредают со своими лотками, висящими на веревочных или кожаных ремнях на шее,
или с корзинами на головах (под корзины подложен матерчатый, ватой набитый
«бублик», чтобы стояла ловчее на макушке). Жители окрестных домов, конечно,
тоже приходят, пьют… Забавно: у каждого жена умеет свой квас заводить, а к
будке все же идут. Чужое всегда вкуснее, это точно!
Подходит иногда к будочке и Поликарп Матвеевич Матрехин.
Подходит, пьет кружку, потом другую… Потом вдруг начинает мелко хихикать:
– Ну и мошенник же ты! Ну и обманщик! Ну и шулер!
– Пошто срамите, ваше благородие? – косится
квасник. – Почему это я шулер?
От обиды у него даже лицо бледнеет. А Матрехин хохочет:
– Конечно! Кто ж ты еще есть, с такой кружкой?! Ты на
нее посмотри!
На первый взгляд кружка как кружка, однако присмотрись
внимательней – и увидишь, что дно у нее жульнически-толстое, чуть ли не на
половину высоты.
Квасник опасливо косится на Матрехина, потом видит смех в
его глазах и понимает, что этот веселый одноглазый старик его не выдаст. Ну что
ж, теперь можно и самому улыбнуться:
– Да ну, кружка как кружка! Не нравится – приходи со
своей, в домашнюю налью и спорить не стану. Еще и померимся, какая
поместительней. Только ты меня попусту не срами, ваше благородие. Может, я,
конечно, и мошенник, может, и обманщик, но не шулер, точно тебе говорю!
Матрехин веселится:
– Ну и ладно, хватает тут и без тебя шулеров. Но
обманщик точно?
– Обманщик, как есть обманщик! – покорно кивает
картузом квасник…
* * *
Войди горничная минутой раньше, дело могло бы плохо
кончиться!
Лидия едва успела вскочить с постели и одернуть платье.
Бориска, благодаря острому слуху которого они не были пойманы на месте
преступления (ну да, ведь прелюбодеяние является преступлением), поддернул
штаны, блеснул на Лидию жадными насмешливыми глазами и рванул балконную дверь.
Она была неплотно прикрыта – Бориска всегда старался оставить путь для
отступления, и вот он уже на балконе, выходящем в густую, к самому дому
подступившую рощу. Через мгновение он вскочил на перила, еще через мгновение
перескочил на старую раскидистую березу, повис на одной руке, махнул Лидии
другой – она только вздохнула, не то испуганно, не то восторженно, – и
канул в сплетении ветвей. А она поспешно затворила балконную дверь и даже
успела присесть к зеркалу, как заглянула горничная:
– Барыня, к вам господин… вот карточку прислали.
Лидия взглянула:
– Аверьянов? Игнатий Тихонович? Боже мой, проси в
гостиную.
На голове у нее… Ладно, две минуты гость подождет.
– Маша, шпильки дай, я тут прилегла было отдохнуть…
Растрепалась, видишь?
Что за неожиданный визит? К Никите? К ней? Не о прошлом ли
поговорить? Да ну, глупости, Аверьянов и не глядел на Лидусю тогда, в те
далекие годы. Все, как нанятые, пялились на Эвочку!
Надо вести себя естественней. Как бы там ни было, самого
опасного – про Бориску, про то, как Лидия дрожит, стонет и плачет от счастья
рядом с ним, – не знает никто на свете.
– Здравствуйте, Игнатий Тихонович! – Лидия сбежала
по лестнице, пристально всматриваясь в лицо посетителя.
Ох ты, да он совсем больной, совсем… Похоже, не помогла ему
московская клиника.
– Я рада вас видеть, искренне рада. Наше знакомство
произошло при таких ужасных обстоятельствах, но все же я его с удовольствием
возобновлю. Вы, видимо, к Никите Ильичу? А его, к сожалению, нет, он водит по
заводу представителей акционеров…
Она болтала, улыбалась, играла глазами… Ей было беспокойно.
Нет, не только потому, что ее чуть не застали под любовником. Что-то еще было в
глазах Аверьянова… Упрек, что ли?
Совесть у нее нечиста или кажется ей? Или не кажется? Или
это тот упрек, который всякий умирающий вправе выказать тому, кто остается
жить…
– Нет, я к вам, Лидия Николаевна, – проговорил
Аверьянов. – Лично к вам… Простите, если обойдусь без необходимых
реверансов, а сразу перейду к делу. Времени у меня маловато, да… – При
этом он взглянул на большие часы, стоявшие в углу гостиной, однако Лидия сразу
поняла, что не о таком времени идет речь. Не просто о минутах или часах, а о
времени жизни.
– Я слушаю вас, Игнатий Тихонович.
– Вы тогда в банке поняли, что я вас сразу
узнал? – проговорил Аверьянов. Но Лидия, которой храбрости – или наглости,
что иногда одно и то же – было не занимать, не покачнулась, не ахнула, не
принялась испускать пошлые восклицания или задавать глупые, ненужные вопросы.
Она только улыбнулась, прищурив глаза:
– Мне показалось, что узнали. Но ведь прошло столько
лет… Да и тогда, раньше, помнится мне, виделись мы не часто.
– Что и говорить, – кивнул Аверьянов. – Не
часто! Хотя я-то готов был видеться с вами хоть каждый день.
