Сказать, что Председатель РВС был выбит этим разговором из колеи, было бы большим преувеличением. В Гражданскую еще и не такое бывало, и сколько раз! Но сейчас Троцкого беспокоила не только перспектива вполне вероятной неудачи восстания в Германии – Осецкий ведь на самом деле сообщал конкретные факты, поддающиеся проверке, и потому вряд ли пришел бы попугать его данными, просто высосанными из пальца. Тревогу внушало то обстоятельство, что об угрозе провала германской операции сообщал человек, совершенно не имевший касательства к этому делу, но тем не менее располагавший информацией, возможно, более точной, чем имело Политбюро, да и он сам, наркомвоенмор! Да еще это подозрение о взломанных шифрах… Тогда совсем плохо дело. Пахнет большой ловушкой. Крепко пахнет. Смердит, можно сказать.
Лев Давидович открыл ящик стола, достал оттуда бумажку и еще раз пробежал глазами по строчкам, уже внимательно прочитанным им накануне, как будто надеялся отыскать там еще какой-то, скрытый, ускользнувший от его внимания смысл.
«Осецкий Виктор Валентинович, 1886 года рождения, член РКП(б) с 1903 года. До 1909 – внефракционный, с 1909 – меньшевик. Примкнул к большевистской партии в начале 1918 года, после возвращения из эмиграции…»
Троцкий едва заметно хмыкнул. Ведь и у него самого в политической биографии есть схожие черты. Так, смотрим дальше:
«Имеет высшее техническое образование… Из членов высшего партийного руководства имеет сколько-нибудь тесные отношения только с Л. Б. Красиным…»
Логично и понятно. Красин – его непосредственный руководитель и тоже технический специалист. Возможно, еще и в эмиграции сблизились. Но Красин теперь к германским делам – никаким боком. Торгпредство тут не в счет. Да и не полезет он теперь ни в какую политику, если только дело прямо не касается его ведомства. Но откуда же тогда ветер дует?
Ну, что там у нас есть еще?
«В 1918 году – первый секретарь советского полпредства в Берлине, консул в Гамбурге…»
Ага, вот откуда, возможно, ветер дует. У него наверняка должны были остаться связи с товарищами, работающими по германскому направлению. Смотрим дальше:
«Действительную военную службу проходил в марте – июне 1920 года в должности военкома запасной дивизии. Военного образования не имеет. В боевых действиях участия не принимал».
Отлично! Просто великолепно! Что же он, Троцкий, совсем ослеп и не может разглядеть перед собой военспеца? Да не простого – наверняка штабист, да как бы еще не из разведки! Однако… Когда и как это было бы возможно? Биография его достаточно хорошо известна, и лишь период между 1909 и 1918 годом, когда он от активной политики отошел, освещен неполно. Тем не менее известно – и где жил, и чем занимался, и есть товарищи, которые его близко знали. Непонятно. А все непонятное настораживает.
Значит, надо выяснить, не общался ли он близко с подобной публикой – мог от них и знаний нахвататься, и научиться повадками офицерскими щеголять. Но это надо целое расследование устраивать, тем более что все ниточки наверняка за кордоном. Ладно, это пока отложим, но зарубочку на память сделаем.
Все-таки главное теперь – не личность Осецкого, а срочнейшая проверка реальных обстоятельств подготовки к германскому восстанию. Если в Германии действительно все так худо, надо немедленно командовать отбой.
Глава 10
Партийная дискуссия набирает обороты
День проходил за днем. Никаких важных новостей из Германии так и не появилось, из чего можно было заключить, что организованный мною вброс информации возымел действие. В этой реальности не произошло даже Гамбургского восстания – надо надеяться, что сигнал отмены вооруженного выступления был дан хотя бы двумя-тремя днями раньше и успел дойти до всех исполнителей. Ну и хорошо – хотя бы людей зазря на баррикадах не положили. Впрочем, для наших внутренних дел, как и для разбирательства в Коминтерне, это вряд ли что-то существенно изменило – наверняка, как и в моей истории, сейчас идут взаимные обвинения в Политбюро и поиски козлов отпущения. И скорее всего, на эту роль опять назначат Брандлера с Тальгеймером.
Хотя появившееся в середине октября «письмо 46-ти» так и не было опубликовано, текст его стал потихоньку распространяться в среде партийного актива, и кулуарные дискуссии приобретали все больший накал. Обострению страстей способствовало то обстоятельство, что состоявшийся в том же октябре объединенный Пленум ЦК и ЦКК постановил не предавать огласке ни письмо Троцкого от 8 октября, ни «письмо 46-ти», осудив их при этом как проявление фракционности. Но шила в мешке утаить уже было невозможно. Официальные партийные инстанции были встревожены, однако пока делали вид, что ничего не происходит.
Я до времени оставался в стороне от этих «споров в курилках» (тем более что я не курил), ибо мне хватало своих забот в наркомате. После скандалов, мужских истерик и даже слез попавших под сокращение, боданий с профсоюзным комитетом – слава богу, хотя бы в ЦК профсоюза совработников разбираться не понадобилось! – мне вновь пришлось окунуться с головой в водоворот текучки.
Дела наши с импортом обстояли отнюдь не блестяще, если употреблять строго парламентские выражения. Не говоря о ставшей уже привычной некомпетентности как заказчиков, так и сотрудников зарубежных торгпредств, постоянной головной болью были махинации пронырливых дельцов, попавших на теплые местечки за границей. То в СССР по их милости (разумеется, небескорыстной) поступали партии совершенно негодного товара, то избранные поставщики безо всякой деловой репутации растворялись в воздухе вместе с полученными авансами, то цены контрактов оказывались безбожно завышены (понятно, что к пользе и удовольствию обеих подписывавших эти контракты сторон), то валютные перерасчеты проводились по каким-то фантастическим курсам…
Немало головной боли добавляли и затерявшиеся на просторах наших железных дорог составы с импортными грузами, как и нередкие случаи массового хищения товаров из этих составов. И все это валилось на мою голову. Не только на мою, конечно, – доставалось и таможенному управлению, и контрольно-ревизионному, и отделу претензий, и НКПС, и транспортной милиции, да и на коллегию НКВТ скандалы выплескивались далеко не один раз. Валютный отдел Минфина тоже не оставался в стороне, как и самые влиятельные заказчики, прежде всего из ВСНХ.
Но и общая политика закупок за рубежом также заставляла меня задуматься. Да, сейчас, когда наша промышленность только-только встает на ноги после войны и внутреннее производство многих видов сырья не поспевает за ее довольно стремительным восстановительным ростом, закупки сырья за рубежом являются неизбежным злом, позволяющим смягчить проблему сырьевого голода. Но если не принять срочных мер к организации внутреннего снабжения сырьем, то не останется достаточных валютных резервов, чтобы организовать массовый ввоз машин и оборудования для коренной технической реконструкции народного хозяйства. А ведь еще год-два – и эта проблема встанет в полный рост!
Конечно, против импорта хлопка возразить было нечего. При старом режиме текстильная промышленность тоже зависела от ввоза сырья, да и на расширение посевов хлопка в Средней Азии и в Азербайджане надо было затратить немало времени, решив при этом массу сложнейших проблем. Кроме того, хлопок особо высокого качества мы пока выращивать вообще не научились. Поэтому в условиях недогрузки мощностей наших текстильных фабрик, от работы которых во многом зависело благополучие людей всего Центрального промышленного района, деваться было некуда – хлопок приходилось ввозить. Да и не дать стране хлопчатобумажных тканей (того же ситца) – значит, не получить от крестьян достаточно хлеба для экспорта и для снабжения городов.
