«Понял!»
— Ты как, Свист, совсем плох или раз десять присесть все-таки сумеешь?
Парень удивленно вскинул взгляд, вроде с обидой. Задержал его на мгновение на моем, надеюсь, невозмутимом лице и вроде что-то понял для себя. Потому как побледнел неимоверно и ответил чуть заикаясь.
— Смогу, д-думаю…
— Тогда, давай сюда лапы и начинай приседать. Темп выбирай сам, считать не надо. Когда будет достаточно — скажу. Ну или — когда силы иссякнут.
Я шагнул ближе, взял в ладони вздрогнувшие при соприкосновении пальцы парня и повторил.
— Чего ждешь, боец?
Свист стал приседать. Первые два-три раза неуверенно, надсадно, с хрипом втягивая воздух, словно после десятикилометрового марш-броска. А потом — задышал ровнее. Обильно проступившие вначале на его лице крупные капли пота исчезли, уступив место здоровому румянцу. Зато плохеть потихоньку стало мне.
«Эй, вы чего творите? — забеспокоился я такой сменой ощущений. — Хотите вместо одного здорового и одного калеки двух подранков сделать? Я, конечно, не против того, чтоб дать парню толику силы или крови, приходилось бывать донором. Но в меру! Не переусердствуйте!»
«Не волнуйся, Влад, — уверенно ответил Эммануил. — Все будет отлично. Это действительно только „прах“. Вернее — его эхо. Тебе с часик-полтора придется помучиться, как с сильного похмелья, зато бойца себе в лучшем виде восстановишь. Настоящего „боевого кота!“ Еще чуть-чуть потерпи… Потом молочка парного попроси и меду… лучше гречичного. Но и липовый тоже сойдет… Все! Отпускай руки!»
Команда была отдана так категорично, что я разжал пальцы раньше чем осознал. И, не удержавшись, на подкосившихся ногах, тяжело рухнул на землю. Выздоровевший Свист едва успел меня подхватить.
— Это ж как? — Он глядел на меня восторженно и влюбленно. — Это невозможно. Мне же говорили в лазарете… Лучшие лекари…
— Вот и ты говори, — вспомнил я не совсем к месту старый анекдот о восьмидесятилетием старике, который просил сексопатолога вернуть ему эрекцию на том основании, что его девяностолетний друг говорит, что у него до сих пор стоит. Ответ врача я как раз и процитировал изумленному Свисту. — Молока бы мне попить… и меду…
— Сейчас, командир! Сейчас! — Исцеленный боец с легкостью подхватил мои сто килограммов на руки и, провожаемый изумленным взглядом всех остальных, бегом помчался в деревню. — Сейчас… Все будет… И мед, и молоко, и все что хочешь… Я же для тебя теперь…
По всей вероятности, столь нежные комплименты из уст мужчины оказались для моего утомленного тела и сознания запредельной нагрузкой. А потому я благополучно скользнул в беспамятство.
Интермеццо
Мудрецы в шутку утверждают, что женщины счастливее мужчин, потому что чаще видят звезды. Изречение скорее пошлое, чем умное, но рациональное зерно в нем содержится. Именно там — в сверкающей звездами, невообразимой дали — определяется судьба не только отдельных людей, но и всего человечества. И очень даже возможно, что милость богов могла быть гораздо щедрее, а козни куда милосерднее, если б небожители постоянно ощущали на себе наш изучающий и пристальный взгляд.
Вот и сейчас, там — куда, как многие верят, отправляются праведные души, в месте, где нет ни зла, ни насилия, где не имеет физического измерения время и едино пространство… Одним словом, где-то в обители богов происходят события, в результате которых, как надеются те же мудрецы, должна родиться истина. Хотя скептически настроенные и отягощенные жизненным опытом предыдущих поколений историки доказывают, что более вероятным итогом окажется — драка. А что? Боги созданы по нашему образу и подобию, а значит — ничто человеческое им не чуждо.
В комнате, до мелочей повторявшей своим видом традиционную горницу в типовом охотничьем домике (если не обращать внимания на то, что дальние стены и потолок исчезают в пространстве), в удобном мягком кресле, своими габаритами вплотную приближающемся к семейству диванов, придвинув ноги к решётке камина, сидел осанистый, крупный господин. Того расплывчатого возраста, когда с первого взгляда ясно, что мужчине уже далеко за пятьдесят, но, как ни приглядывайся, определить насколько далеко, практически нереально. Слишком много противоречий вызывал его облик. Всё ещё пышная, но совершенно седая шевелюра указывала на вполне почтенный возраст, но аккуратно подстриженные, густые рыжеватые усы и короткая борода сразу отнимали у этой цифры пяток-другой лет. Печальные и умные глаза говорили о большом жизненном опыте, зато рельефа упругих мышц, отчетливо бугрившихся под свободной рубахой, не постыдился бы и молодой атлет.
Из-под прикрытых век господин неотрывно глядел на весело играющий огонь в камине и внимательно слушал своего собеседника.
В отличие от него, второй мужчина выглядел молодо. Высокий, худощавый. Даже слишком… Но это не была худоба человека, изможденного болезнью или телесной немощью, благоприобретенной с годами длительного освоения перечня проб и ошибок предков, именуемого наукой, а скорее — изящество танцовщика или легкоатлета. А длинные тёмные волосы придавали его бледному лицу черты благородного аскетизма.
— Извини, отец, но я не понимаю тебя, — горячился он. — Сколько тысячелетий прошло с тех пор, как им буквально на пальцах объяснили: что и как нужно делать, чтобы достичь необходимого результата — и каков итог? — Он красноречиво развел руками. — За это время люди научились летать в космос, опускаться на дно океана, убивать миллионами себе подобных, а в ожидаемом направлении не продвинулись даже на шаг. Больше того — сегодня человечество оказалось значительно дальше от зафиксированной лично мною исходной точки. Ты понимаешь, отец, что это значит? Развитие людей движется по отрицательному вектору! А вы с дедом спокойно созерцаете эту картину всеобщей деградации и морального разложения и ничего не предпринимаете. Извини, но я с вами не согласен… — Молодой мужчина сделал быстрое движение рукой и вынул из воздуха полный фужер, к которому тотчас припал губами. — Еще раз прошу прощения, но такое бездействие преступно! Мы не вправе рисковать всем Мирозданием, потакая прихотям всего лишь одного из видов. Пусть и разумного…
— Наверное… — Седой мужчина, именуемый отцом, отвечал медленно, будто каждое слово он сперва взвешивал, рассматривал со всех сторон и только окончательно оценив нехотя отпускал на волю. — Ты молод, а следовательно, логичен, безапелляционен и… прав. Но как всякое совершенство, Эммануил, твоя речь не имеет ничего общего с реальной жизнью. Знаешь, в чем различие между умом и мудростью?
Сын удивленно приподнял брови.
— А разве это не синонимы?
Отец слегка улыбнулся.
— Ум можно развивать и тренировать, опираясь на знания, позаимствованные у других, а мудрость приходит только с опытом. Заметь — лично приобретённым.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Ты умён, Эммануил. Возможно, даже умнее меня в твои годы, ибо изучил еще и мои ошибки. И всё же собираешься совершить ту же глупость, что и мы с дедом. Где же тут мудрость? Какой смысл еще и в третий раз делать то, что дважды не приносило ожидаемого результата. Разве не целесообразнее и умнее попытаться найти иной путь?
