А тот и сам чудом удержался в седле, когда Призрак на всем скаку вдруг остановился, пробороздив землю передними копытами, не доскакав до заветной груши добрый шмат улицы.
— Сдурел, атаман?! — воскликнул возмущенно Небаба, хватая коня за пышную гриву.
"Дальше сами… — извинительно пробормотал Призрак. — Мне туда нельзя. Святое место. Я хоть и прощен, но грехов слишком много совершил… Так быстро не очистится".
— Вот те раз… Опять наш Тарас чего-то учудил, — покрутил головой опричник. — Да, уж, Степан, послал тебе Господь побратима. Вот о таких люди и говорят, что у них на вербах золотые груши растут.
— О грушах потом, други… — бросился к ним Куница. — Сейчас начнется!..
А в деревню, с визгом и оглушительным свистом, раскручивая над головами арканы, высматривая жадными, раскосыми очами добычу, уже влетал первый десяток верховых.
— Мы что, даже не вмешаемся? — возбужденно воскликнул опричник.
— Смотри пока… — придержал его Куница. — Не торопись… Наше время еще не пришло. Здешний староста просил не путаться под ногами. Уважим просьбу нечисти. Заодно, поглядим: на что способны… Авось, сгодиться.
В орде издревле заведено подбирать в каждую сотню лошадей приблизительно равной стати, чтобы всадники держались вместе, а не рассыпались в бою и не растягивались нитью по степи, когда более резвые скакуны существенно опередят медлительных сородичей. Но, ведь и седоки на лошадях тоже разные. И как не подгоняли своих коней самые сильные и рослые, а значит и самые тяжелые багатуры, — их невысокие и худощавые товарищи всегда и везде поспевали первыми. Иной раз, оставляя далеко позади основную часть отряда. Особенно, когда длительная погоня становилась столь азартной и будто бы — безопасной.
Скачущий впереди всех, воин привстал в седле, размахнулся и ловко набросил петлю на плечи присевшей от ужаса, прямо посреди улицы молодой крестьянке. Не ожидая от перепуганной бабы никакого сопротивления, он даже не стал обматывать конец веревки за луку седла, как поступал обычно, гася рывок, — а всего лишь крепче сжал конец аркана в кулаке.
Конь резво пронесся мимо неподвижной женщину, воин дернул веревку, туже затягивая петлю, и в следующую минуту, когда он уже подумывал остановить скакуна, чтобы зря не калечить, должную волочиться следом пленницу, незадачливый всадник сам вылетел из седла.
Рывок был столь неожиданным и резким, что воин не успел смягчить падение и со всего маху грянулся о твердую землю. Силу удара не ослабил даже пышный лисий малахай. Затылок ордынца издал сухой треск, и степной воин остался лежать неподвижно в чужой пыли, быстро темнеющей вокруг его головы, наподобие черного нимба. Дружный хохот и насмешливы замечания, по поводу безрукости и неумении держатся в седле, из уст еще ничего не заподозривших товарищей, были последними звуками, которые умирающий воин успел услышать. А потом наступила кромешная тьма. Еще не вечная, но уже близкая предвестница той — всепоглощающей и неизбежной.
Два других воина, скакавших следом, одновременно взмахнули своими арканами и с двух сторон бросили петли на все так же покорно склоненную женскую голову и поникшие плечи. И — оба промахнулись… Поселянка сдвинулась в сторону столь молниеносно, что человеческий глаз был не в состоянии уследить за ее перемещением. Поэтому, разум объяснил случившееся просто: воины случайно помешали друг другу.
Теперь объектом для насмешек, подтягивающейся к деревне, передовой части чамбула, стали эти два всадника.
Обменявшись недружелюбными взглядами, басурмане спешились и, наматывая на руку арканы, двинулись с разных сторон к своей оцепеневшей от ужаса жертве. Удовлетворенно отметив, что перед ними стройная и довольно привлекательная молодуха. Не из тех, что ценятся на вес золота, — откуда такой красавице взяться в захудалой деревеньке? — но и не из дешевых рабынь, годных лишь для черновой работы. Один из ордынцев сильно хромал и, видя, что легкая добыча может достаться его товарищу, пошел на хитрость. Он остановился и, делая руками непристойные жесты, поманил женщину к себе.
— Ты… Ходить… Здесь… — произнес громко, сильно коверкая слова. — Быстро-быстро!.. — Но, поскольку та не отреагировала на приказ, прибавил еще одну, специально заученную перед походом, фразу подчинения гяурских женщин. — Бегом, курва! — и повторил, боясь ошибиться: — Быстро! Здесь!
Как оказалось, заучивал ругательство не зря. Молодица вздрогнула и торопливо засеменила к позвавшему ее мужчине. Но эта покорность не понравилось второму, басурманину — годами моложе и более жадному к подобной добыче. Желая первым дотронуться до женщины и таким образом заявить на нее свои права, он мощным прыжком сократил разделявшее их расстояние, вытянув перед собой руки. Но молодица, похоже, от обуявшего ее ужаса едва стояла на ногах, потому что, не одолев и пары шажков, женщина запуталась в подоле собственного платья и упала. Причем умудрившись сделать это как раз в тот момент, когда на нее сзади прыгнул второй воин.
Не встретив руками ожидаемой опоры, молодой ордынец не сумел вовремя остановиться, потерял равновесие, споткнулся о молодуху и, пролетев чуть дальше вперед, сшиб с ног хромого товарища. И они оба, громко ругаясь, неловко грохнулись в дорожную пыль.
Никто из десятка людоловов, издали наблюдавших за всей этой возней и наградивших дружным хохотом своих незадачливых товарищей, даже не заметил, что за то время, пока молодой воин перелетал над резко присевшей поселянкой, нечеловечески ловкая молодица успела тычком ладони перебить ему гортань. Так что он, упав на хромого, мог уже только хрипеть и судорожно хвататься немеющими пальцами за отворот его кожуха. Тем самым создавая видимость драки, и мешая товарищу подняться на ноги. Поэтому, — пока тот ожесточенно боролся с умирающим воином, — в судьбу прыткой молодухи решили вмешаться приотставшие басурмане.
Пять или шесть арканов мелькнули в воздухе, и власяные петли буквально оплели поселянку. Рывок каждого из них должен был свалить с ног пленницу, но вместо этого, дернув арканы одновременно в разные стороны, ордынцы вылетели из седел сами. Смех усилился… Но не надолго.
Ведь если никто не смог увидеть, как хрупкая с виду, молодая женщина, когда петли затянулись на ее теле, молниеносно крутнулась этаким веретеном, и именно этим рывком выдергивая из седел зазевавшихся воинов, то не узреть, как из-за низких палисадников, к поднимающимся с руганью и ворчанием мужчинам, метнулись размытые серые тени, было уже невозможно. И уж тем более — не заметить: что как только лишь они соприкасались с телами воинов, свирепые, сильные мужчины мгновенно превращались в безвольные тюфяки, не способные оказать наималейшего сопротивления. А странные тени, с той же нечеловеческой быстротой, утаскивали их прочь.
В возникшей суматохе скрылась и вызвавшая весь этот сумбур "робкая, но шустрая" молодица.
— В дома! Они засели в домах! — заорал десятник к еще не спешившимся воинам, растерянно оглядывая опустевшую улицу. Он еще не сообразил с чем столкнулся, воспринимая произошедшее, как досадное недоразумение, а гибель воинов — их собственной оплошностью. В бою всякое случается. — Прочесать каждый дом! Зря не убивать! Хватайте всех и тащите сюда! Потом разберемся: кого казнить, а кого в ясырь! Не жадничайте, поход только начинается — добычи всем хватит!
