Пока я был на кухне и поглощал еду, у меня созрел план. Нужно было как-то замаскировать это побоище. Этот мир еще не дожил до экспертов-криминалистов, а значит, надо было сделать так, чтобы никто не мог понять, что тут случилось, и не подумал, что это все сотворил один человек.
Я сильно надеялся, что Амунг стянул в свой двор все ресурсы, которые мог изыскать, и более никто не знал о намеченной в ночь операции — кроме тех, кого я убил. В доме должны были находиться еще люди — слуги, наложницы Амунга. Как с ними быть? Слуг, похоже, я всех положил — они тоже были ребята еще те, кидались на меня с ножами и палками, когда я рубил приближенных хозяина. Рабов же в качестве прислуги Амунг не держал. Оно и понятно: рабы должны были его ненавидеть так, что доверить им приготовление пищи или питья он не мог — как минимум, плюнут в кувшин.
Оставались наложницы, как я уже слышал ранее, служившие ему объектами для истязательств. С ними мне нужно было что-то делать, чтобы они не смогли выдать информацию и описать меня страже. Кстати, мне пришлось убить и часть стражников, которые дежурили в охране Амунга. А что лучше скрывает следы? Только огонь. Но не убивать же мне еще и наложниц? Я же не маньяк типа Амунга!
Вообще, я еще раньше замечал: чем ущербнее, чем подлее человечишка, тем больше он любит мучить и истязать тех, кто слабее. В нашем дворе был один придурок — реально придурок, олигофрен в стадии дебильности, туповатый здоровенный пацан. Он был таким тихим, подхалимом… но одно время соседи начали замечать, что у всех пропадают кошки. Потом их находили растерзанными, разорванными на части, с выколотыми глазами и отрубленными лапами. Сбились с ног в поисках того, кто это делал, и нашли, случайно. Мужик из соседней квартиры в поисках своего котейки завернул за гаражи во дворе и увидел, как этот вот тихий подлиза насаживает его любимца задом на арматуру — нравилось ему смотреть, как животные умирают в муках, не имея возможности спастись от своего истязателя. Мужик поколотил этого дебила. Так после этого случая против него возбудили уголовное дело — обидел убогого!
Я ненавидел таких изуверов и, честно говоря, убивал бы их на месте. Таким выродкам не место на белом свете. Сегодня он мучает животных, а завтра — кого он будет убивать завтра? Наших детей? Из таких и вырастают самые страшные серийные маньяки.
Подобным маньяком, похоже, был и Амунг. Не раз до меня доходили слухи о его «развлечениях», и теперь пришло время убедиться, что слухи возникали не на пустом месте.
Поднявшись по лестнице на второй этаж, я пошел на крики и стоны и скоро оказался перед запертой дверью, вход в которую был заложен брусом.
Поправив на голове свою импровизированную маску, я выбил брус из держателей и толкнул ногой дверь. В нос мне ударила кошмарная смесь запахов нечистот, тлена, свежей крови, мочи и чего-то сладкого, неприятного — смеси духов и камфары. Я задохнулся от такой вони, но пересилил себя и вошел внутрь.
Помещение освещалось теми же масляными фонарями, четыре из которых висели по стенам, и было хорошо видно все: по периметру стояли деревянные клетки, в которых сидели обнаженные подростки — девочки и мальчик лет тринадцати-четырнадцати, они со страхом уставились на появившуюся в дверях фигуру в колпаке на голове и с мечом в руке, попятились, вцепившись друг в друга, а потом стали громко плакать и просить их не трогать, не делать им больно.
Я с ужасом поглядел вокруг и обнаружил источник криков и стонов. Посреди комнаты стоял вделанный в пол кол, на который была нанизана девушка-подросток, со связанными сзади руками, еще живая, но явно ненадолго — кол уходил в ее влагалище минимум на метр, и она, перемежая стоны и крики, просила: «Убейте меня, пожалуйста! Не мучайте больше!», смотря перед собой пустыми глазницами — ей выкололи глаза.
На полу под ней растеклась лужа свежей крови, а рядом было установлено какое-то приспособление, по типу дыбы, на нем находился распятый мальчик с выдранными, висевшими лохмотьями гениталиями и выпавшими из живота внутренностями — он был мертв.
Я ничего не мог с собой поделать — отбежал в сторону, и меня стошнило. И это после того, как я перебил столько народа, работая, как мясник топором! Но там были враги, воины с оружием в руках, а тут — беззащитные подростки, фактически дети… и эта жирная тварь измывалась над ними в свое удовольствие! Сколько он загубил тут детей? Ну почему, почему его до сих пор никто не остановил?!
Я все-таки преодолел себя, сжался весь и, на негнущихся ногах подойдя к стонущей девушке, ударом меча отрубил ей голову. Большего я сделать не мог — она только промучилась бы еще несколько часов, но все равно скончалась бы, с проткнутыми насквозь внутренностями шансов у нее не было.
Превозмогая себя, я потянул вверх ее тело — кол вылез из нее, и она оказалась у меня на руках. Почему-то мне показалось, что я должен был снять ее с кола, что нельзя было оставлять ее в таком унизительном и страшном положении, что так будет правильно. Я положил труп на пол, глянул на кол — он уже дошел ей, наверное, до области сердца. Видимо, она дергалась на нем, и кол погружался в нее все глубже, пока не прошел почти через все туловище.
Рядом с орудиями пыток я заметил широкую кушетку на прочных ножках и понял: вот тут и сидел Амунг, отдыхая от пыток и наблюдая за муками своих жертв.
Я в ярости стал рубить эту лежанку и успокоился только тогда, когда устал, а от нее остались только груда палок и пух из разорванной перины.
Остановившись и переводя дух, я понял: как раз это готовил Амунг мне и Риле, такие же муки ожидали нас в будущем — и все сомнения в том, стоило ли уничтожать слуг и охранников этого монстра, сразу улетучились — те, кто угождает чудовищу, сами чудовища и заслуживают той же кары, что и оно.
Посмотрев на сидящих в клетках и сжавшихся от страха детей, с вытаращенными глазами наблюдавших за моими действиями, я глухо сказал:
— Посидите пока там, я скоро вернусь. Все, больше вас никто мучить не будет, все закончилось.
Они вздрогнули от звука моего голоса, но ничего не сказали — подростки напоминали трех котят, которые прячутся за свои лапки от ужаса, вызываемого человеческой жестокой рукой.
Я спустился вниз, сорвал с головы колпак — мои глаза были сухи, но их жгло, как будто хотелось плакать. Вот оно — рабство! Человек купил кукол, он разве не имеет права вырвать им глаза, как этой девушке на колу, и оторвать им части тела, как этому мальчику на дыбе, потому что ему так нравится? Он же заплатил деньги, и теперь они принадлежат ему, до самой своей смерти! Никогда, никогда я не смогу принять рабство душой. Нельзя человеку покупать и продавать человека — в этом я уверен всеми фибрами своей души, души потомка вольных казаков и хлебопашцев, воинов и земледельцев.
Выйдя во двор, я занялся противной и тяжелой работой — стал стаскивать в дом трупы всех убитых мной боевиков и укладывать по разным углам, чтобы кости лежали потом не кучей, а как будто бы там, где людей застала смерть. Это заняло у меня около полутора часов — стащить трупы в дом, собрать их оружие и отправить туда же. Одной рукой было очень неудобно все таскать — двумя я бы сразу хватал по два трупа, а так приходилось брать по одному.
