И, только положив трубку, догадался, почему Львов сказал ему «обратитесь сами». Наверно, они там разошлись с Батюком, поэтому Львов и вынужден был изложить в своей шифровке оба мнения. Счел ниже своего достоинства заранее спрашивать Захарова, о чем тот будет теперь ходатайствовать: о Минске или о Могилеве, но, наверно, считал, что по-прежнему о Могилеве…
Захаров не знал, ответят ему или нет и что ответят, по, сейчас же после этого зайдя к Бойко подписать итоговое донесение, сказал ему о своем звонке, чтобы Бойко был в курсе дела, не оказался в неловком положении, если его запросят.
Бойко ничего не ответил, только недовольно покачал головой, не скрыл того, что не любит таких звонков в обход установившегося порядка.
Итоговое донесение подписали – за день еще сорок взятых орудий, девятнадцать танков, две тысячи семьсот пленных, – а подписи – не три, а две…
Захаров вернулся к себе и едва успел к звонку из Москвы. Помощник Сталина сказал, что товарищ Семенов просит передать свое соболезнование Военному совету и штабу армии, а в их лице всем солдатам, сержантам, офицерам и генералам в связи с гибелью преданного Родине военачальника, командующего армией, генерал-полковника Серпилина и сообщает, что решено похоронить его с воинскими почестями в Москве на Новодевичьем кладбище, рядом с женой, о чем уже дано распоряжение коменданту города Москвы.
Помощник Сталина говорил все это подряд, так, будто каждое слово записано у него на бумажке. Наверное, так оно и было. И Захаров, держа левой рукой трубку, правой записывал все, что слышал.
– Все поняли? Или повторить?
– Все понял, – сказал Захаров, – повторите только звание.
– Генерал-полковник, – повторил помощник. И уже другим голосом, своими словами объяснил, что это звание было присвоено Серпилину сегодня утром в числе других генералов. – Вы этого еще не знаете, но до фронта уже должно было дойти.
Захаров положил трубку. Все-таки оно состоялось, это присвоение званий! Несколько дней назад сразу после освобождения Могилева через политуправление дошел слух, что несколько генералов с их фронта повысят в званиях. Но потом слух замер, не подтвердился, и Захаров считал, что отложили до освобождения всей Белоруссии. Оказывается, нет, не отложили!
О себе он не думал ни тогда, ни сейчас. Ему, как политработнику, на быстрое повышение рассчитывать не приходилось, а о Бойко подумал: присвоили или нет ему генерал-лейтенанта? Задержится ли Бойко снова только на исполнении обязанностей командарма или на этот раз пойдет дальше, станет командармом? Присвоение звания генерал-лейтенанта могло подтолкнуть решение вопроса. А это, по мнению Захарова, было бы хорошо для армии.
О том, что Серпилин так и не узнал о присвоении звания генерал-полковника, почему-то сейчас не подумалось. Подумалось о другом, о житейском, связанном с похоронами. Раз дана такая команда от самого Сталина, тело завтра же утром надо будет отправлять самолетом в Москву. И надо, чтоб Серпилин лежал в гробу в форме, соответствующей новому званию. А где и у кого взять для этого погоны? На всем фронте генерал-полковник один – Батюк. Не у него же просить!
«А хотя почему не у него? – вдруг подумал Захаров. – Как раз у него и просить – есть же у Батюка запасной китель с погонами. И ничего странного в такой просьбе он не увидит. Уж кому-кому, а ему в этом смысле человеческое не чуждо. Барабанова, адъютанта, на своих плечах из окружения вытаскивал, там, где другие родного отца бросили бы. А Серпилина обрядить в последний путь свои погоны не отдаст? Если б даже дурной приметой считал, все равно бы отдал…»
Подумав так, он не откладывая позвонил в штаб фронта. Бывает, что, казалось бы, мелочь, а в эту минуту важней важного.
Батюка не оказалось на месте.
– Уехал к вам, – сказал дежуривший у телефона Барабанов.
«Значит, все-таки вырвался. Говорил, что обстановка не пускает. Теперь, значит, пустила!» – подумал Захаров, знавший, что несколько часов назад на тылы соседней армии вышла из лесов еще одна трехтысячная группировка немцев и штаб фронта принимал срочные меры, чтобы она не успела наломать дров.
– Слушай, Барабанов, – сказал он. – У командующего запасные погоны есть?
– Есть, – ответил Барабанов после паузы, значения которой Захаров тогда не понял.
Захаров начал объяснять, но, оказывается, Барабанов уже знал об указе.
– Я знаю, для чего, – сказал он.
– На себя возьми, – сказал Захаров, – пошли эти погоны с кем-нибудь к нам в штаб тыла. Чтоб за ночь на китель пришили. А командующему на меня сошлись.
– Зачем ссылаться, товарищ генерал? Что тут такого? Наоборот, дураком обозвал бы меня, если б не сделал.
– Тогда делай. – Захаров положил трубку, сразу же поднял ее и позвонил Бойко о решении хоронить Серпилина в Москве, на Новодевичьем.
– Кого выделим от Военного совета армии? – спросил Бойко. – Ни вы, ни я по обстановке не сможем завтра уехать.
– Пусть фронт решает. По мне, раз сами не можем, надо Кузьмича послать. Заместитель командующего, генерал-лейтенант…
– Сам подумал, – сказал Бойко. – Но не будем пока напрашиваться. Командующий фронтом приедет – решим вопрос здесь.
Оказывается, Бойко уже знал, что Батюк едет к ним.
Едва Захаров кончил разговор с Бойко, как позвонил Львов. Спросил без предисловий:
– Вам сообщили о решении?
– Сообщили.
– Я передал приказание в воздушную армию, – сказал Львов. – К десяти ровно подготовят на могилевском аэродроме самолет.
– Ясно. – Захаров ждал, не добавит ли чего-нибудь Львов.
Но Львов ничего не добавил.
И Захарову пришел на память разговор с Серпилиным про Львова, только что положившего сейчас трубку.
Многого не говорят друг другу люди на войне. И время не позволяет, и обстановка неподходящая, а вдруг, придется к случаю, такое скажут, что ахнешь, не ожидая услышать.
Тогда, в тот вечер, незадолго до наступления, вернулись с передовой и заговорили об артснабжении, о том, сколько снарядов придется выкладывать прямо на грунт в районе артиллерийских позиций, потому что, если складировать их далеко в тылу, при быстром продвижении не успеешь подать вперед. И вдруг Серпилин сказал:
– Пойдем вперед, вполне возможно, что и на Могилевщине и дальше увидим свои довоенные склады…
И стал после этого рассказывать, как гулял по дорожкам Архангельского с другим выздоравливающим, с генералом интендантской службы, и тот вспоминал про Львова – что когда мы в начале войны, отступая, потеряли в западных округах много складов вооружения, особенно винтовок и пулеметов, то вышло это отчасти по вине Львова. В сороковом году Львов написал докладную записку против предложений некоторых военных о более глубоком тыловом складировании и боеприпасов и вооружения и поставил в этой записке вопрос на политическую почву: доказывал, что стремление к глубокому тыловому складированию связано с пораженческими настроениями, и, напротив, выдвигал предложение складировать все это ближе к границе, чтобы в случае войны дополнительные перевозки не вызывали задержек в нашем наступлении. Захаров, услышав об этом, только крякнул от злости. А Серпилин неожиданно для него сказал про Львова:
