Какая-то еще не задушенная немецкая батарея продолжала бить по лесу.
Три или четыре минуты казалось, что там, впереди, на поле, перед опушкой леса, у немцев какая-то каша – не разберешь, куда же они двигаются. Но постепенно эта каша расползлась. Пехота побежала назад. Два бронетранспортера спешили обратно, вихляя между разрывами и воронками. Семь или восемь танков и самоходок горели прямо перед опушкой леса, а с десяток машин на разных скоростях отползали назад.
Стена артиллерийского огня как бы разорвала немцев на две части, и те танки, что проскочили ее, теперь были не видны Серпилину, но хорошо слышны. Они двигались и стреляли где-то недалеко, справа, за лесом, там, где им была устроена засада и где наши – это чувствовалось по звукам боя – расстреливали их с двух сторон встречным огнем.
С глухим сильным стуком били танковые пушки, и наши и немецкие. Потом воздух колыхнуло тяжелым взрывом противотанковой мины. И вдруг из всего этого смешанного грохота донесся надсадный, задыхающийся рев мотора. Из лесу вырвался немецкий тяжелый танк и на предельной для него скорости понесся назад по полю, догоняя отставшую пехоту и уже ушедшие туда, к Могилеву, уцелевшие штурмовые орудия и танки. Он проскочил через густую сетку разрывов и пошел дальше. Один снаряд вкось ударил его в кормовую броню, другой попал прямо в башню; даже видно было, как танк содрогнулся, но опять пошел вперед.
– Ушел все-таки, – с досадой сказал Серпилин. И посмотрел на побледневшего от возбуждения Синцова.
Одна немецкая батарея все продолжала бить по лесу. Сзади донеслось несколько выстрелов из танковых пушек, потом еще один. Опять несколько и снова один. И все! Только кто-то еще стрелял из пулемета…
Серпилин вздрогнул от рева. Над опушкой леса, пикируя на поле, пронеслась шестерка ваших штурмовиков.
– Вот это уже хуже, – сказал Серпилин. – Как бы по нам не дали.
Но вдоль опушки сразу взвилось несколько сигнальных ракет, обозначивших передний край. Видимо, не один Серпилин подумал о том, чтобы не дали по своим…
А штурмовики спикировали прямо над головами отступавшей уже на том краю поля немецкой пехоты, над уже почти доползшими до дубовой рощи уцелевшими немецкими танками. Два из них вспыхнули. Загорелось что-то еще, отсюда не понять что. Штурмовики развернулись и снова низко прошли над немцами, над той стороной поля. Часто и отчетливо застучали немецкие эрликоны. Один из штурмовиков развалился в воздухе, но остальные продолжали поочередно пикировать над полем… И, только израсходовав боезапас, пошли вкось, над лесом, назад…
А немецкая батарея, словно пытаясь отомстить за происшедшее, все еще била по лесу. Пока над полем пикировали штурмовики, казалось, что она замолчала, а сейчас снова стали слышны разрывы ее снарядов за спиной в лесу.
И Серпилин вдруг подумал: «Вот сейчас, когда уже все кончилось, кого-нибудь непременно там, в лесу, убьют последним или предпоследним снарядом. Так оно почти всегда и бывает, как назло».
Наши артиллеристы, продолжавшие до этого бить по полю, снова перенесли часть огня вглубь, за дубовую рощу, стараясь вывести из строя эту последнюю немецкую батарею.
Серпилин прислушался. Сзади, в лесу, было тихо. Все кончилось. Дымный полог, оторвавшись от земли, поднимался над верхушками деревьев.
Потом невдалеке послышался скрежет остановившихся гусениц, и в окоп наблюдательного пункта спрыгнул Галченок.
– Товарищ командующий, остановили и полностью уничтожили, – сказал он хриплым, еще не человеческим, не остывшим от боя, содрогающимся голосом, таким, как будто он не стоял на твердой земле, а его еще трясло и дергало там, внутри танка.
– Ну, положим, не полностью. Частично обратно удрали, да иначе и быть не могло по условиям боя, – сказал Серпилин, махнув рукой в сторону Могилева.
Он не хотел укорить Галченка. Наоборот, человека можно только хвалить за такой бой. Но привычка уточнять сработала даже и в эту минуту. Полностью – это значит полностью: сколько появилось в поле зрения, столько и осталось на поле боя.
– Я про тех, что прорвались на дорогу, товарищ командующий, семь танков, из них четыре «тигра», четыре штурмовых орудия, четыре бронетранспортера, до роты пехоты – этих всех полностью. Сорок семь пленных…
– И тоже не полностью, – сказал Серпилин. – Один «тигр», своими глазами видел, ушел от вас. И от штурмовиков ушел.
– Один ушел, да, – согласился Галченок. – Забыл о нем!
– А может, на этом «тигре» сам их командующий Могилевским укрепленным районом – или кто там у них главный – спасался? – сказал Серпилин. И усмехнулся: – Ничего, теперь уже никуда не денется. Считаю, это было последнее их усилие!
– Мы спросим, кто на том танке был, – пообещал Галченок. – Сорок семь пленных взяли, из них пять офицеров. Спросим у них.
– А сколько всего машин уничтожили, не только на дороге, а всего, еще не посчитали?
– Еще не посчитали, товарищ командующий. В горячке одному кажется, что он подбил, а другому – что он! Подсчитаем – сообщим.
– И сам повоевать успел? – спросил Серпилин.
Прежде чем подойти к нему, Галченок вытер лицо, но на шее у него оставалась пороховая копоть.
– Немного, – сказал Галченок. – Вышел на танке понаблюдать за боем. Несколько выстрелов дал.
– Ну что ж, спасибо. – Серпилин обнял Галченка. – За все, включая этот бой! Будете представлены Военным советом армии к высокой награде. Заслужили ее. Передайте благодарность всему личному составу от имени Военного совета. И приданных вам частей не забудьте, они тоже заслужили!
– Не поглядите, как мы их там накрошили? – спросил Галченок. Чувствовалось, как ему хочется, чтоб Серпилин поглядел.
– Извини, не могу. Надо ехать. Считаю, что благодаря вашим действиям Могилев сегодня наверняка падет. Так что сам виноват: спешу туда!
Но, несмотря на то что сказал «спешу», остановился и, словно боясь выпустить из памяти, еще раз посмотрел в сторону Могилева, на поле, на дымы, стоявшие над еще не догоревшими танками, – высокие, длинные. День был безветренный… И только после этого вместе с Галчонком и Синцовым пошел в лес, к оставленным там машинам. Избитые и обожженные осколками сосны сочились смолой. Резко пахло хвоей и гарью. Только что расщепленные снарядами стволы белели среди темной зелени, как голые кости, торчащие из открытого перелома.
Оба «виллиса» и бронетранспортер были наготове. Но когда Серпилин уже подошел к «виллису», показался быстро шагавший Ильин. Сзади него, подгоняемый двумя автоматчиками, шел немецкий капитан-танкист.
– Товарищ командующий, разрешите доложить, – оставив немца позади себя, отрапортовал Ильин, – бойцами вверенного мне триста тридцать второго стрелкового полка захвачен в плен капитан немецкой армии, командир дивизиона штурмовых орудий. При допросе после взятия в плен дал важные показания!
– Какие? – спросил Серпилин. Ему не верилось, что в горячке, сразу после боя, этот капитан мог дать важные показания.
