Серпилин поздоровался с офицерами, последним – с Ильиным.
– Не узнал тебя, богатым быть.
– Постараюсь, товарищ командующий, – весело сказал Ильин. – Трофеев не упустим.
– Да, возможности для этого открываются, – сказал Серпилин и оглядел палатку. Кроме стола, в ней стояло несколько длинных скамеек.
«Все готово, прямо хоть занятия проводи», – подумал Серпилин.
– Где это вы столько леса напилили? Пилораму, что ли, с собой возите?
– Пилораму не пилораму, а малую циркулярную пилу в хозяйстве имеем…
– Синцов, дай карту, – сказал Серпилин. – А вы – приказание, – повернулся он к Дурдыеву, который хотя и привез приказание, подписанное Бойко от имени командарма, и познакомил с ним исполнителей, но вручать не вручал, ждал Серпилина.
Серпилин велел Дурдыеву еще раз прочесть приказание и сам во время чтения следил по карте. Потом осведомился: есть ли вопросы?
У Галчонка оказался один вопрос: что считается более вероятным исходя из общей обстановки – по какому шоссе будут прорываться немцы из Могилева, по Минскому или Бобруйскому?
– Об этом немцы пока не докладывали, – сказал Серпилин. – Но думаю, это зависит не столько от них, сколько от вас. Если в назначенное вам время перережете только Минское шоссе и не перережете Бобруйское, будут прорываться по Бобруйскому, Если перережете и Бобруйское, но при этом увлечетесь и на Минском оставите слишком слабый заслон, – будут прорываться по Минскому. Как из окружений прорываться, насчет этого немец не дурак. Тем более опыт имеет. Все чаще ставим его перед этой необходимостью. А если почувствует, что на обоих шоссе некрепко стоите, – и тут и там будет пробовать. Где нащупает слабину, туда и перегруппируется. Уяснили?
– Так точно, уяснил, товарищ командующий, – ответил Галчонок. – Выполним задачу полностью.
– Что уяснили – хорошо, а теперь я вам кое-что добавлю, – сказал Серпилин. – Общая обстановка – прорыв соседних фронтов в глубь Белоруссии – облегчает вашу задачу. Немцы навряд ли будут пытаться деблокировать Могилев. Видимо, наоборот, приложат все силы, чтобы вырваться из него. На всякий случай примите меры, чтобы прикрыться и с запада, но главное ваше внимание – на восток, лицом к Могилеву! Помните, что будем глядеть за вами в оба глаза с воздуха. И глядеть и, если надо, помогать! За Днепром к вам присоединится авиатор со своей рацией. Будет идти с вами, а держать связь со своими. Так что войдете в прорыв со всеми удобствами, но это не исключает необходимости потрудиться. Задача предстоит серьезная, сопротивление – тоже. К нему, надеюсь, готовы. А от ненужных трудностей избавим.
Вопросов больше не было. Серпилин уже слышал краем уха, как там, за брезентом палатки, собираются люди.
– Если командиры собраны – пусть заходят.
Так и не переучился – уже второй год положено называть офицерами, но гораздо чаще говорил по-старому – командиры.
Галченок вышел, скомандовал: «Заходить!» – и палатка заполнилась офицерами.
– Долго говорить не собирался, но раз приготовлены скамейки, садитесь.
– Серпилин, подождав, пока расселись, взял со стола приказание и протянул его Галченку. – Товарищи командиры, при вас вручаю приказ на предстоящие действия командиру ордена Красного Знамени, ордена Александра Невского гвардейской Карачевской танковой бригады полковнику Галченку, которому доверено возглавить вашу подвижную группу. Задача армии: освободить Могилев. Вкратце ваша задача: с того берега Днепра, с уже захваченного трудом и кровью других плацдарма, утром войти в прорыв и к середине дня перерезать Минское и Бобруйское шоссе, закрыв противнику выход из Могилева. До сего дня воевали другие. А вас мы берегли для этого удара. Ждем от вас, что не выпустите из Могилева ни одного танка, ни одного «фердинанда», ни одной машины, ни одной пушки. Ничего и никого! Кто из вас с первых дней войны воюет? Поднимите руки. – Почти треть офицеров подняли руки. – Это хорошо. И хорошо, что живы остались; немцы на другое рассчитывали. От вас и ваших товарищей завтра требуется только одно: сделать здесь, под Могилевом, немцам сорок первый год наоборот! И не просто наоборот, а еще покруче! Вы через сорок первый год прошли – и живы и не в плену, и я тоже, как и вы. А немцы чтоб завтра от вас такой сорок первый год получили, чтоб, кто не мертв, тот в плену, а кто не в плену, тот мертв! Понятно или что-нибудь еще объяснить?
– Не надо, товарищ командующий!
– Командир самоходного артиллерийского полка подполковник Гусев, так? – Серпилину врезалась в память эта фамилия, еще когда подполковник представлялся. – Где начали воевать, товарищ Гусев?
– Под Перемышлем, товарищ командующий.
– А я здесь, под Могилевом. И здесь же, под Могилевом, узнал тогда вашего однофамильца, тоже артиллериста, капитана Гусева, который вышел сюда из-под Бреста с боями с последней пушкой своего дивизиона. И погиб здесь. И последние пять солдат его в землю опустили. И ко мне явились, чтоб дальше воевать…
Серпилин остановился и, проглотив стоявший в горле комок, глядя в лица людей, которые почти все были намного моложе его, сказал неожиданным для них тихим голосом:
– Сам даже не знаю, для чего вспомнил. Для вас и без этого все ясно. Но раз пришло на память – куда денешь? Желаю вам успеха в завтрашнем бою.
– Товарищ командующий, – сказал Галчонок, – от имени личного состава бригады и приданных ей частей обещаю: выполним присягу до конца!
Ничего больше не добавил, и это понравилось Серпилину. Когда слишком много сил тратят на обещания – слишком мало оставляют на исполнение.
Отпустив собравшихся в палатке на перекур, Галченок вышел проводить Серпилина.
– Может, задержитесь, товарищ командующий, отведаете у танкистов хлеба-соли?
– Спасибо. Отведаем, когда задачу выполните!
– Теперь придется пообедать у них где-нибудь за Могилевом, – уже в дороге сказал Серпилин Синцову. – Раз пообещал – врать неудобно. Бывает, конечно, и другой взгляд у нашего брата – что только подчиненные нам врать не вправе, а мы им вправе! Когда был до войны журналистом, не замечал этого за людьми? – И, не дождавшись ответа, спросил у Синцова то, о чем уже не раз думал: – Что, если, закончив операцию, подберем на твое место другого, а тебя – на старую стезю, в нашу армейскую газету?
– Не хотел бы этого, товарищ командующий, – сказал Синцов. – Остаюсь при своей прежней просьбе – в строй.
– А почему не в газету? Войне уже конец виден, а при демобилизации – глядя правде в глаза – навряд ли со своей рукой в кадрах задержишься. Как и многим другим, предстоит возвращаться к довоенному делу. Раньше или позже…
– Вместе со всеми – согласен, товарищ командующий, а раньше всех – нет желания!
– Нет так нет… А до войны, наверное, думал, что так всю жизнь и будешь в газете сидеть, статьи печатать?
– Не совсем так, товарищ командующий, до войны – ждали войны. На всю жизнь вперед не думали!
