– Полагаю, правильно, – сказал Захаров. – Как-то он в первый день слишком идеально подошел: считал, что раз все так хорошо расписано – столько залпов туда, столько залпов сюда, – значит, все само собой и сделается. И когда завяз в пойме, растерялся. А теперь у него уже материалистический взгляд на вещи: на план надейся, но и сам не плошай!
– А как с подчиненными? – спросил Серпилин. – Достаточно требователен?
– Требовать требует, но тон профессорский.
– Тон еще ничего, – сказал Серпилин. – А что в первый день, как ты выражаешься, «слишком идеально подошел» и считал, что все пойдет как по расписанию, – вот это меня в нем испугало…
– Ты сам профессор, тебе видней, – улыбнулся Захаров.
– Это когда было! – сказал Серпилин. – А за него боялся: только на третьем году войны из академии на фронт выпросился…
Из барака вышел командир корпуса и направился к ним.
– Товарищ командующий, могу доложить последнюю обстановку…
Лицо Миронова со впалыми щеками, со щеточкой усов над тонкими, неулыбающимися губами и раньше казалось худым. А сейчас воротник генеральского кителя так отстал от шеи, что казалось: китель с чужого плеча.
«Да, досталось за эти дни профессору! Сколько ему лет-то? Помнится, моложе меня…»
Миронов продолжал стоять, ожидая ответа. И Серпилин вдруг заметил у него следы от дужек пенсне. С тех пор как Миронов пришел с своим корпусом в армию, за все три недели ни разу не видел его в пенсне. Значит, раньше носил, а сейчас не носит. Почему? Профессорского вида иметь не хочет, что ли?
– Докладывайте, Виталий Викторович.
– Предпочел бы на карте.
– Пойдем, – сказал Серпилин. – Очень уж КП у вас неприглядный. Кто его только выбирал!
Они вошли в барак. Миронов, стоя над картой, поднял остро очиненный карандаш концом вверх и задержал его в воздухе так, словно хотел привлечь общее внимание к тому, что сейчас будет говорить и показывать. И этим сразу напомнил Серпилину того прежнего Миронова, молодого, подающего надежды адъюнкта академии, читавшего им, слушателям, лекции по истории военного искусства. Волосы он еще тогда, в двадцать девятом, носил на прямой пробор, под Шапошникова. И недавно вышедшая книга Шапошникова о генеральном штабе – «Мозг армии» – была его евангелием.
– Обстановка по сто сорок третьей дивизии… – начал Миронов и прицелился карандашом в карту.
Но в этот момент затрещал телефон, и Прокудин протянул Серпилину трубку с лицом, не оставлявшим сомнений, кто звонит.
Услышав обращение по имени-отчеству и вопрос: «Как себя чувствуешь?» – Серпилин ответил тоже по имени-отчеству.
– Спасибо, Иван Капитонович, чувствую себя хорошо.
– А я на твоем месте как раз чувствовал бы себя плохо, – сказал в трубку Батюк. – Сосед-то твой слева на шестнадцать часов вышел ближе тебя к Могилеву!
– Принимаю все меры, чтобы в течение завтрашнего дня быть в Могилеве, – сказал Серпилин.
– Доложи, какие меры.
Серпилин доложил. Батюк там у себя, глядя на карту, два раза уточнял положение. Потом спросил:
– Что мост приступили строить, уже слышал от твоего начальника штаба. А когда будет готов, хотел бы услышать от тебя самого.
– Надеюсь, не позже двадцати двух часов доложить вам, что мост готов.
– Так и запишем. – В голосе Батюка послышалось прояснение – «барометр пошел вверх», как выражался в таких случаях Бойко.
– Товарищ командующий, – сказал Серпилин, – докладываю: следуя в походных порядках своей дивизии, погиб смертью храбрых…
Но Батюк перебил:
– Что погиб смертью храбрых, уже понял из всех докладов. А почему и как – пока не уяснил. Бомбят вас, что ли? Тогда почему не доносишь?
Серпилин объяснил, почему и как, и добавил, что приняты меры на будущее. Приказ по армии за ночь будет доведен вплоть до командиров полков.
– Приказа по армии мало по такому случаю. Что вам это, понимаешь, сорок первый или сорок второй год?! Приказом по фронту отдадим и тебе в нем укажем! А теперь слушай последнюю новость: твой сосед справа перешел к преследованию – немец перед ним отходит, и ему догонять немца нечем! К девяти утра, как только у тебя Кирпичников главными силами перейдет за Днепр, приказываю: взять у него сто вторую дивизию и передать ее твоему соседу справа. А с тебя хватит и того, что останется, – наверно ожидая от Серпилина попытки возразить, добавил Батюк.
Но Серпилин не возразил – считал, что все правильно, хотя отдавать дивизию – радость маленькая!
– Будет исполнено. К девяти часам ровно передадим дивизию.
– Только смотри не раскулачивай ее перед этим, – сказал Батюк. – А то иногда в таком виде соседу передают, что и принимать нечего! Все, что вот сейчас, на семнадцать часов, при ней есть, чтоб при ней и было! Предупреждаю.
– А почему вы меня предупреждаете, товарищ командующий? Совести пока не терял. Или вышел у вас из доверия?
– Ты это брось, – сердито сказал Батюк. – Вышел бы из доверия, я бы не так с тобой говорил. Где бы я ни был, лично мне доложи, как только мост наведете. И не просто наведете, а первую колонну техники по нему пропустите. Тогда, значит, действительно навели. А то…
Хотел сказать что-то еще, по, видимо, сдержал себя.
– У меня все…
Серпилин положил трубку, устало потер лицо руками и снова взял трубку, приказав соединить себя с Кирпичниковым. И, ожидая, когда соединят, улыбнулся Захарову.
– Зачем дразнишь? – тихо спросил Захаров, оглянувшись на Миронова, который во время разговора с командующим фронта деликатно отошел в сторону.
– Не дразню. – Серпилин перестал улыбаться. – Напротив, намного выше ценю, чем раньше. Но пусть не забывает, что я командарм, и мне о порядочности напоминать не требуется. Пусть напоминает тем, кому требуется, если у него есть такие.
– Все так, – сказал Захаров. – Но не хотелось бы, чтоб отношения испортил.
– Будем хорошо воевать – не испортим. А провалим дело – о каких отношениях речь? – сказал Серпилин и, услышав в трубке голос Кирпичникова, стал объяснять ему про дивизию, которую – ничего не поделаешь – придется отдать соседу.
Потом положил трубку и подозвал Миронова.
– Извините, Виталий Викторович, что прервал вас. Продолжайте. Наверное, что-нибудь хорошее от вас услышим, раз сами спешите доложить.
– Не совсем так, товарищ командующий, – сказал Миронов.
Оказалось, что его левофланговая дивизия опять застряла, отбивая контратаки немецкой пехоты с самоходками.
– Хочу сам туда выехать, – сказал Миронов. – Прошу разрешения.
– Если верно вас понял, спешите нас спровадить? Мешаем уехать?
Миронов молчал, но в глазах у него можно было прочесть: «Да, мешаете. Не будь вас тут, уже поехал бы в дивизию».
