Жили мы коммунальным коллективом дружно, очень редко возникали какие-то недоразумения и конфликты, в основном кухонные, но так, без особых страстей и ругани, все ведь работали, кроме Инги, матери двухлетнего Вовки, и днем еще оставалась дома моя мама, а так до позднего вечера никого больше не было.
Еще очень удачно получилось, что наша с мамой и Максимкой комната располагалась в самом конце длинного широкого коридора, напротив входной двери, и планировка квартиры была такой, что перед дверью нашей комнаты образовалось довольно большое пространство, метров девять квадратных, куда не выходили другие двери, что-то вроде открытой прихожей. Туда мы поставили коляску и большую сушилку для белья, не мешая соседям и не загромождая комнату. Можно сказать, просто повезло, иначе в комнатушке нашей было бы не развернуться совсем.
— Деньги, что от Сергея твоего, и те, что я собрала от бизнеса и квартиры, мы с тобой, Славка, будем экономить и придерживать на черный день, мало ли что, — делилась своими решениями мама. — Из них будем только за комнату платить, а на жизнь я заработаю.
И моя бедная мамочка нашла две работы! Первая, приносившая основной доход, — уборщицей в офисе, совсем рядом с нашим домом, а вторая, дополнительная, тоже уборщицей в небольшом магазинчике, расположенном в полуподвале нашего дома. Ужас! Моя мамочка, человек с высшим образованием, молодая и красивая, мыла полы в общественных местах…
Мы очень быстро втянулись в распорядок и режим нашей жизни.
Вставали обе в пять утра, мама шла на работу, а я сцеживала молоко, кормила Максимку, готовила еду для нас на весь день, стирала пеленки до того, как соседи, часам к восьми, расходились на работу. Возвращалась мама, я передавала ей «вахту» и бежала в институт, до которого было двенадцать минут пешком. Мамуля кормила внука, а потом они вместе спали, а в мою большую перемену она приносила его мне на кормление, после чего они гуляли по институтскому парку. Я возвращалась с учебы, мы вместе ужинали, и мама отправлялась на свою вторую работу.
В десять часов вечера мы просто вырубались обе.
В выходные высыпались целую субботу, а в воскресенье обязательно куда-нибудь ездили гулять, в парк или просто по центру города, если не было больших морозов или сильных дождей. Недели летели от выходных до выходных настолько стремительно, что только щелкали календарные даты, мы и не заметили, как наступило лето, и я сдала с отличием сессию, в основном досрочно, и нашла себе подработку в одной нотариальной конторе на весь сезон.
И лето как прошло, не заметили. Старались только в выходные дни уехать куда-нибудь за город, к водоему, чтобы ребенок дышал свежим воздухом.
А ребенок у нас был такой молодчина! Просто золотце!
Он никогда не орал истошно, лишь хныкал, когда резались зубки и случались младенческие колики, развивался быстрее своих сверстников, рано начал держать головку и пошел в девять месяцев, поразив и нас, и врачей. Максимушка рос спокойным мальчишкой, был сосредоточен на познании мира и самого себя, мог долго, внимательно рассматривать игрушку, после чего принимался, сопя от усердия, обязательно ее раскурочивать, периодически пожевывая, пробуя на язык, и делал это до того умильно, что мы умирали со смеху от его гримасок и ужимок. Молока у меня было много, и он хорошо и много ел, спокойно спал ночами и давал спать нам; Инга, соседка, все вздыхала завистливо:
— Какой у вас пацан спокойный! А мой орал первый год, не переставая, думала, с ума сойду.
Само собой, не обошлось без легких простуд, но мы их как-то ровно перенесли: без ужасов всяческих и без запредельных температур с вызовом «Скорой помощи».
Мне казалось, что мы справляемся, и так у нас дружно и здорово все получается, что вот еще немного потерпеть, пару лет, а там я закончу институт, найду себе хорошую работу, мы снимем отдельную квартиру, и еще много о чем мечталось, немало что планировалось и ожидалось мной от жизни….
Но если в дурной деревне постоянно кричат: «Волки! волки!», пугаясь каждого шелудивого пса, то рано или поздно накличут эту беду: волки явятся и перережут всю скотину! Так случилось и с нами. Мама так часто повторяла про «черный» день: на мое предложение купить ей классный пуховик, который я присмотрела в магазине, отвечала:
— Незачем тратиться, придержим деньги на «черный» день.
Когда я просила ее взять отпуск и съездить к морю отдохнуть, тоже категорически отказывалась, выдвигая прежний аргумент; в общем, по поводу любой моей «рацухи» по улучшению нашей жизни вспоминала про этот самый треклятый день.
И он не преминул прийти — не заставив себя долго ждать!
Мама потеряла сознание на работе. Ее коллега, тетя Ксения, с которой они вместе убирали офис, позвонила мне домой и сообщила, что маму увезла «Скорая».
Она надорвалась, став челночницей, таская неподъемные тюки с вещами, и жесткий, тяжелый режим нашей жизни в Москве усугубил ее состояние, обострив все заболевания. Врачи обнаружили у нее целый букет болезней: острый панкреатит, грыжу и гинекологические проблемы, и нелады с сердцем…
Мы перевозили маму из больницы в больницу, переводили из одного отделения в другое; она совершенно ослабла так, что почти не могла двигаться, не улучшало мамино состояние и то, что она постоянно порывалась встать, помочь мне и изводила себя чувством вины; и не наступало никакого улучшения — одно лечили, другое всплывало. И эти больницы, войдя в нашу жизнь, задержались в ней на долгие месяцы.
Стремительно, как в омут, ухнули, ушли на мамино лечение все наши «заначенные» и оберегаемые от трат деньги. Платить требовалось за все! За койко-место в больнице, за медикаменты, за перевозку из одного стационара в другой, а также врачам, медсестрам, санитаркам, приглашенным консультантам, и кормить больную надо было тоже самим!
Чтобы не потерять мамину работу, я заняла ее место и ходила по утрам убирать офис вместе с тетей Ксенией. Вставать теперь приходилось на час раньше, в четыре, чтобы приготовить еду на весь день для нас с Максом и отдельно для мамы в больницу, а также успеть постирать, пока соседи спят и ванна свободна, погладить, переделать домашние дела, сложить с собой провизию и все необходимое в большие сумки.
Я купила «кенгурушку», в которую усаживала сына, устраивая у себя на груди, — мне не с кем было оставить Максимку, а место в яслях получить было так же реально, как слетать на Луну, вот и приходилось таскать его везде с собой.
Мы с тетей Ксенией придумали для него что-то вроде большого манежа: в ксероксной комнате, пустой, если не считать самих аппаратов, до основных кнопок которых он не мог пока дотянуться. Убирали ее в первую очередь, перегораживали распахнутую дверь картоном, даже музыку ему включали — там почему-то осталась радиоточка — и принимались за работу.
Там же, на работе, я кормила сына, завтракала сама, сажала его в постромки и бежала в институт. В первый раз, когда я явилась на занятия с Максимкой, меня тут же вызвали в деканат, растолковать, что это запрещено, но я объяснила свою ситуацию и пообещала клятвенно, что он не будет никому мешать. Поскольку я являлась одной из лучших учениц, деканат пошел мне навстречу и позволил приходить на занятия с ребенком.
