Третьей была Кассандра, она же Кася. Высокомерная,
целомудренная и жеманная. Эдакая благородная девица из пансиона. С точки зрения
общепринятой педагогики, у нее был один недостаток, всего один, но, на мой
взгляд, существенный: она ябедничала. С чувством собственного достоинства и
завидной методичностью Кася "стучала" на Патрика. Только на Патрика и
никогда - на Аргона, которого, как старшего по возрасту, она снисходительно
терпела. Патрика же, самого младшего, Кассандра ненавидела, и, как я подозреваю,
ненавидела люто. Но, будучи особой элегантной и воспитанной, не позволяла себе
проявлять свои чувства слишком уж демонстративно, ограничиваясь мелким
доносительством. При этом была она так невыносимо красива, так совершенна и
гармонична, что я прощала ей все. Я просто не могла на нее Сердиться.
Эти трое - Аргон, Патрик и Кассандра - не воспринимали меня
как прислугу, именно поэтому им были отданы первые три места в моем сердце. С
остальными пятью жителями этой огромной квартиры дело обстояло куда сложнее.
На четвертом месте стоял Николай Григорьевич, или, как я его
называла про себя, Старый Хозяин. Было у него еще одно прозвище, которое я,
разумеется, никогда не произносила вслух: Главный Объект. Именно из-за его
больного сердца семье Сальниковых и понадобилась помощница "с
проживанием", желательно умеющая распознавать развивающийся приступ и
оказывать первую помощь, а наличествующая язва желудка требовала жесткой диеты
и, соответственно, человека, выполняющего функции поварихи и диетсестры. Главной
моей задачей было не оставлять Старого Хозяина дома одного. Ни при каких
условиях и ни под каким предлогом. Так, во всяком случае, сформулировали цель
моего найма. Уже потом, спустя пару недель, я поняла, что на самом деле мне
придется не просто следить за самочувствием Главного Объекта, но и охранять его
от всяческих волнений и переживаний, которые могут спровоцировать приступ. Но
это уже потом…
Семидесятилетний Николай Григорьевич был чудным стариканом,
некапризным и неприхотливым. И очень больным. Это я вам как врач говорю. Он
прожил длинную и во всех отношениях достойную жизнь, был долго и счастливо
женат, овдовел всего год назад, и портрет его покойной супруги Аделаиды
Тимофеевны висел в его комнате. О своей Адочке он мог рассказывать часами, и
уже к концу первого месяца моего пребывания у Сальниковых я точно знала, что
"при Адочке все было не так".
Я слушала его рассказы, смотрела на портрет женщины с
жестким взглядом и сурово поджатыми губами и делала выводы. Адочка держала
семью в железном кулаке, при ней никто и пикнуть не смел, у каждого был свой
круг обязанностей, за исполнение которых строго спрашивалось. Никогда не
вставал вопрос, кому идти за хлебом или кому пылесосить ковры. Шестеро членов
семьи были организованы в идеально отлаженный механизм, не дающий сбоев. Все
любили друг друга, заботились друг о друге, и, конечно же, дедушка, сиречь
Главный Объект, никогда не оставался один. Каждый день за ужином вся семья
собиралась вместе, отсутствовать разрешалось только тем, кто пошел в театр или
уехал в командировку или в отпуск. Даже поход в кино не считался уважительной
причиной для отсутствия за ужином, ведь понятно, что театральные спектакли
начинаются в семь вечера, и тут уж ничего не поделаешь, а в кино можно сходить
и днем, и попозже вечером.
После смерти Адочки все пошло наперекосяк, и с этим бедный
Николай Григорьевич никак не мог смириться. Он не понимал, почему так трудно
стало устроить, чтобы кто-нибудь непременно был дома, почему вдруг оказывается,
что нет хлеба или закончилось масло, и почему семья перестала собираться за
ужином. Он не понимал.:. Но я-то понимала. Произошла нормальная реакция
"отката". Сжатая до предела властной Адочкиной рукой пружина
распрямилась и расшвыряла всех по разным углам. Теперь каждый член семьи, кроме
Старого Хозяина, жил так, как хотел, им надоело быть винтиками в сложном
механизме, сконструированном Аделаидой Тимофеевной, они возжелали побыть
самостоятельными единицами. Всех все устраивало, но… Был общий дом, который
надо содержать в порядке. Была кухня, на которой желательно иметь
приготовленную вкусную еду. Был дед.
И с дедом надо сидеть. И никто не хочет жертвовать своими
планами. Поэтому было решено пожертвовать деньгами и одной комнатой, бывшим
кабинетом Адочки.
На пятом месте, следом за Николаем Григорьевичем, находился
его сын Павел, Павел Николаевич Сальников.
По моей личной классификации он относился к категории
Гомеров, и не потому, что был гениальным рассказчиком или поэтом, а потому, что
был Великим Слепцом.
Я обожаю таких мужиков, они встречаются довольно часто и
дают мне массу поводов для гомерического хохота. Правда, хохот этот бывает чаще
горьким, нежели веселым, но все-таки… Великий Слепец - это человек, который
категорически отказывается видеть то, что есть на самом деле. Это не дефект
зрения, это характер такой.
С Великими Слепцами легко ладить, достаточно всего лишь не
заставлять их видеть и понимать то, чего они видеть и понимать не хотят. Но бог
мой, как же трудно с ними жить!
Наш Слепец являл собой красивого мужчину сорока четырех лет,
начальника отдела в какой-то фирме, торгующей кондиционерами. С тем, чтобы
угодить ему с кормежкой, у меня проблем не было, он все равно не видел, что
лежит на тарелке, потому как питался, уткнувшись в телевизор. Ему было
абсолютно безразлично, насколько тщательно вытерта пыль и есть ли потеки на
оконных стеклах. Он не видел вокруг себя ничего, в том числе и меня. По-моему,
он даже не понял, что в семье появилась домработница, во всяком случае, ни с
какими просьбами и поручениями он ко мне не обращался, а если ему что-то было
нужно, он либо покорно ждал, пока кто-нибудь ему это сделает, либо оставлял
свою потребность неудовлетворенной. О том, чтобы сделать это самому, вопрос
как-то не стоял Помнится, в один из первых дней я подала ему после ужина чай и
забыла положить ложечку, чтобы размешать сахар. Гомер минут пять молча сидел
над дымящейся чашкой, не отрывая глаз от телевизионного экрана, и я очнулась
только тогда, когда обнаружила, что он помешивает в чашке черенком вилки. А
ведь мог или меня попросить, или оторвать задницу от стула и сам взять ложку.
Никто не принес - ладно, обойдемся… Главное, чтобы его никто не трогал, чтобы
никто не приставал, чтобы ни с кем не нужно было разговаривать. Из рассказов
Старого Хозяина я уже знала, что "при Адочке" ежевечерние отчеты о
прошедшем дне были обязательными, при этом особо пристальное внимание уделялось
именно сыну, он являлся для матери первоочередным объектом критики, ему без
конца давались советы, и ему постоянно предъявлялись всяческие требования. И
вот результат. Теперь Великий Слепец не стремится ни во что вникать и не хочет,
чтобы к нему лезли.
Зато жена у Гомера более чем зрячая. Она не просто все
видит, она видит даже то, чего и в природе-то нет.
Знаете, есть такая категория людей, которые во всем сразу
подозревают наихудшее. Если пошел дождь, то он непременно "будет теперь
идти всю неделю", а если кто-то сказал комплимент, то к гадалке не ходи -
"подлизывается ему от тебя что-то нужно". У таких людей рюмка водки,
выпитая после прогулки на тридцатиградусном морозе, - прямой путь к
алкоголизму.
