Я хорошо знал барона и однажды даже помог ему, сам помог, без помощи Янианны, когда барон попал в очень неприятное положение. Фер Краснуа прожил у меня в Стенборо целую неделю, скрываясь, пока я разбирался с этим вопросом. После этого наши отношения улучшились до такой степени, что мы начали называть друг друга по именам.
Барон, узнав меня, вскочил на ноги и побледнел. Его взгляд скользнул по мне, застыл на пропитанной кровью одежде, прижатой к левому боку руке и потерялся где-то внизу.
– Это правда?
Фер Краснуа вздрогнул, как от удара, затем он поднял глаза и сказал:
– Да, это правда, Артуа.
Какой же я тебе теперь Артуа – после того смеха, что только что услышал.
Господи, ну почему убийца не попал правее всего лишь на ширину ладони? Почему тот, другой бросился не ко мне, а к Амину?
Путь наверх дался значительно легче, чем я думал. Ворон только приступил к своему ужину – они и ужинают по очереди, Ворон и Кот. «Дикий» взглянул на меня, вскочил и одним движением руки сбросил все со стола. Миг – и покрывало с ближайшей постели оказалось на столе. Еще через мгновение на столе оказался я сам, успев проводить взглядом Кота, скрывшегося за дверью. Затем я лишился пояса и одежды с верхней части тела. Одежда полетела в угол, накрыв Говальда, старательно делавшего вид, что его здесь нет. Ворон ударом кинжала отколол от дубовой столешницы толстую щепку – а где здесь ветку взять? На краю стола появилась фляжка со спиртом, пороховница, кривая игла с нитками и рулоны тонкого полотна. Амин наполнил первую попавшуюся кружку бренди и застыл с нею в руках после моего отрицательного жеста. В комнату влетел Кот с одним из кинжалов напавших на меня людей и на молчаливый вопрос Ворона так же молча кивнул.
– Держитесь, господин барон, сейчас будет очень больно, – произнес Ворон, беря в руки пороховницу.
Больно, говоришь? Сейчас как раз то время, когда мы с Янианной обычно шли в ее спальню. Ты думаешь, мне можно сделать еще больнее?
Ворон только покачал головой, когда я отказался от щепки, и продолжил высыпать порох себе на ладонь…
Теперь я точно знаю, что нюхательная соль – это кристаллы аммиака, от запаха которого и пришел в себя. Прошка держал меня за плечи, приподняв туловище над столом, а Ворон заканчивал перевязку.
– Помогите подняться, – скорее подумал, чем произнес я, но парни поняли.
Меня поставили на ноги, к губам поднесли кружку с вином. После нескольких глотков удары молота в голове немного утихли, а в глазах прояснилось.
– Мне нужно в столицу. Проухв, пожалуйста, проводи до конюшни и помоги оседлать Мухорку. Остальным отдыхать до утра, утром поедете, и не вздумайте потерять Говальда…
Я слышал, как Кот сказал ему: если барон умрет, ты сразу сдохнешь. Но Говальд тут ни при чем. Эти люди выполняли заказ, и они уже однажды побывали в моем доме. У Говальда должна быть другая судьба – его повесят на виду у толпы, и тогда никто не сможет сложить легенду о том, что он остался жив. Иначе пройдет пара веков, и из последнего мерзавца он превратится в благородного разбойника, защитника угнетенных. Такие случаи бывали.
А мне нужно ехать. Если я до сих пор не сдох, то, вполне возможно, дотяну и до столицы. Я хочу увидеть ее, я не верю в то, что услышал. А если останусь здесь – точно сдохну.
Глава 22
Вы хотите песен
Мы прибыли в столицу уже к вечеру. В Мойсе не остался никто, хотя я не настаивал на этом и не просил ехать со мной. Но все равно, спасибо им, вместе веселее. За время дороги мне не меньше тысячи раз вспоминался Ворон: до того тряская эта Мухорка. В боку иногда нестерпимо жгло, иногда чуть отпускало, и тогда я ускорял ход. Большую же часть времени мы ехали шагом, изредка останавливаясь, пару раз даже обозы нас обгоняли. Меня не трогали, никто ни о чем не спрашивал, мы просто ехали, и все.
При въезде в столицу Ворон сразу отправился сдавать Говальда в руки властей, чтобы наконец-то от него избавиться – так он ему надоел.
Вот и мой дом – какой же он все-таки красивый, даже красивее, чем моя давняя мечта о нем. Прошка помог мне спуститься с лошади, вернее, просто снял с нее и поставил на ноги.
В доме меня ждал Цаннер, как нельзя кстати приехавший в столицу накануне.
Цаннер осмотрел рану, не сделал никаких замечаний, сказав лишь, что швов нужно было наложить больше, и просто поменял повязку. Ничего страшного – никаких резких движений и две-три недели покоя.
– Мне нужно во дворец, прямо сейчас нужно, – попытался объяснить ему я.
Цаннер схватился за голову и даже пробовал ругаться со мной, пока наконец не сдался:
– Есть у меня одно средство – оно приглушит боль, но ненадолго, не больше чем на пару часов. Вообще-то его лучше не принимать, потом еще хуже будет, но если барон так настаивает…
– Снять боль – это хорошо, но мне нужна ясная голова, а если это какой-нибудь обезболивающий настой мака…
Цаннер серьезно обиделся, заявив, что хотя медицина в Империи еще и не достигла таких высот, как на моей родине, но здесь тоже понимают некоторые вещи…
Словом, выпил я это снадобье, имеющее мерзкий запах и не менее отвратительный вкус. Через несколько минут действительно почувствовал себя значительно лучше, боль куда-то ушла, а голова стала кристально ясной, и Цаннер благосклонно принял слова благодарности.
Проходя мимо зеркала, уже полностью готовый к визиту во дворец императрицы, я посмотрел на свое отражение. Бледность моего лица только подчеркивала красноту глаз и распухшую нижнюю губу, которая была моей единственной анестезией с самого Мойса.
Да и черт с этим, сейчас меня больше волнует, смогу ли я вообще попасть во дворец?
Но нет, во дворец я попал беспрепятственно, и даже угодил на бал.
Первым, кого я там встретил, был граф Коллин Макрудер. Граф полностью выдал себя, выронив из рук бокал с вином, которое кровавым пятном растеклось по белоснежным мраморным плиткам пола. Но мне было не до него, я искал глазами и никак не мог найти ее. По устремленным на меня взглядам давно уже все можно было понять, но я хотел увидеть ее в последний раз и услышать все от нее лично.
По толпе, окружавшей меня, пронесся шепот, и она расступилась, пропуская императрицу.
Янианна была не одна. Под руку ее держал мужчина, который удивительно ей подходил. Высокого роста, стройный, с лицом аристократа в тысячном колене и с такими же манерами.
Я видел герцога Мойского всего один раз, и было это перед самым моим отъездом. Он смотрел на нее с нежностью, а она смотрела на меня. В ее взгляде можно было прочитать все, что угодно, кроме того единственного, что я хотел бы там увидеть.
Я склонился в глубоком поклоне, закусив нижнюю губу, чтобы не вскрикнуть от боли.
– Барон Артуа де Койн, мы рады видеть вас. – В ее голосе тоже было все, кроме радости. – Что-то вы очень бледны, вас ранили?
