Утром следующего дня Мишку вызвали в милицию к тому самому
Виктору Ивановичу, который нас навещал. Беседа длилась часа полтора, и домой
Мишка вернулся в состоянии глубокой задумчивости. По его мнению, мент оказался
очень хитрый и нас подозревает, вот только в чем конкретно, не ясно. Виктор
Иванович выразил желание побеседовать с Катькой, но Шальнов заявил, что я, то
есть она, уехала к тетке в отпуск и ранее, чем через пару недель, не вернется.
— Слишком все запуталось, — ворчал Шальнов и
вместо того, чтобы как следует напрячь мозги и попытаться все распутать, начал
приставать ко мне со всякими глупостями. Я пыталась воздействовать на него,
призывая быть серьезным, но в конце концов сама махнула на все рукой, и время
мы провели очень даже неплохо. Все испортил проклятый телефон.
Звонок раздался в семь часов вечера. Опять-таки трубку
пришлось снять мне, Мишка был занят приготовлением яичницы по какому-то одному
ему ведомому рецепту. Я услышала голос Эммы и тяжко вздохнула.
— Ольга? Ведь я не ошиблась, вас так зовут?
— Не ошиблись, — согласилась я.
— Нам надо поговорить.
— Об Илье Петровиче что-нибудь известно?
— Нет, то есть да… я приеду и все объясню. — Голос
ее звучал как-то странно, и изъяснялась она довольно путанно, так что я в
первый момент решила, что она пьяна, но потом вынуждена была отказаться от этой
мысли. Скорее всего Эмма Станиславовна пребывала в самой настоящей
панике. — Я буду у вас через пятнадцать минут, — пробормотала она и
дала отбой. Мишка, замерев возле плиты с ножом в руке, нахмурился и спросил:
— Чего — опять?
— Эмма едет сюда. Боюсь, что-то случилось…
— Вот только Эммы нам и не хватало, — вздохнул
Мишка и пошел одеваться, а я стала присматривать за яичницей, одновременно
поглядывая в окно. Через несколько минут возле нашего гаража припарковался
темно-серый «БМВ», и из него показалась Эмма Дружинина, а я кинулась открывать
входную дверь. Сказать, что эта женщина была напугана, — значит не сказать
ничего. Она была бледна до синевы, взгляд бессмысленный, а руки так дрожали,
что это выглядело бы смешно, если бы не было так страшно.
— Что случилось? — испуганно спросила я, потому
что стало ясно: если независимая, умеющая держать себя в руках женщина вдруг
превратилась в перепуганное, потерянное существо, должно было произойти что-то
воистину ужасное. Я взяла ее за руку и усадила на стул возле окна, а сама села
напротив. — Эмма Станиславовна, пожалуйста, что случилось? — Она
вздрогнула, точно мой голос вывел ее из транса, суетливо открыла сумку и
протянула мне конверт. «Дружининой» значилось на нем печатными буквами,
вырезанными из газеты, ни адреса, ни имени не было.
— Там, в конверте, — кивнула она и вдруг
заплакала. Я извлекла из конверта клочок бумаги и начала читать текст,
выполненный газетными буквами поменьше:
— «Ваш муж у нас, сегодня к двенадцати часам ночи
подготовьте сто тысяч долларов сотенными купюрами, сложенными в целлофановый
пакет. Его должна доставить на бывшую обувную фабрику, что рядом с вашей
фирмой, Катерина Иванова. Пусть положит пакет под брезент возле трубы
котельной, дойдет до старых ворот и трижды посигналит фонариком, затем вернется
к котельной и ждет двадцать минут. Если все пройдет нормально, ваш муж встретит
ее возле ворот со стороны вашей фирмы. Если денег не окажется или вы сообщите в
милицию, мы будем возвращать его по частям в течение недели». Что это? —
пробормотала я, закончив читать, и тут обратила внимание на то, что Мишка уже
давно стоит рядом и заглядывает в листок через мое плечо.
— Его похитили, — пробормотала Эмма. — Я так
и знала. Я чувствовала… На душе такая тоска…
— Подождите, это что, требование о выкупе? —
наконец-то дошло до меня.
— Точно, — кивнул Мишка, взяв конверт и листок из
моих рук. — И чуднее бумаги я сроду не видывал. Как это попало к
вам? — спросил он, обращаясь к Эмме.
— Не знаю. Я подъехала к дому, а на крыльце письмо и
коробка. Я понятия не имею, как они вошли, калитка запирается, домработница
уходит в четыре. Я звонила ей, она ничего не знает.
— Очень любопытно, — изрек Шальнов, а я
разозлилась:
— Куда уж любопытнее. Постойте, — повернулась я к
Эмме, — вы уже заявили в милицию?
— Нет, — покачала она головой. — И не заявлю.
Вы что — забыли, что там написано?
— У вас есть сто тысяч баксов? — вмешался Мишка.
— Есть, — помедлив, кивнула она. — Сотенными
купюрами, как они и хотят.
— Похоже, кому-то об этом было известно.
— Что вы имеете в виду? — вскинула она голову, на
мгновение став прежней Эммой, но только на мгновение, лицо ее вновь жалко
сморщилось, и она кивнула:
— Наверное, вы правы. Только кто-то из близких людей
мог знать об этом. Со стороны похитителей глупо ожидать, что я соберу такую
сумму за несколько часов.
— Где находятся деньги?
— Вот здесь, — кивнула она на свою сумку, затем
извлекла объемистый пакет и положила его на стол. — Здесь сто тысяч. Они
лежали в банке, я там арендую сейф. Получив письмо, я съездила в банк и забрала
деньги.
— Не хотите ли вы сказать, что решили заплатить
шантажистам? — растерялась я.
— Хочу, — кивнула Эмма. — Я вас умоляю…
Пожалуйста, отвезите им деньги. Я заплачу сколько скажете. Михаил Степанович
знает, я богатая женщина, я заплачу…
— Да вы с ума сошли, — возмутилась я. —
Немедленно звоните В милицию. Вы что, детективов никогда не читали? Да ни один
шантажист, получив деньги… — Эмма, закрыв лицо ладонью, хрипло вздохнула. Я
замолчала на середине фразы. А Мишка кашлянул.
— Вы сказали, что получили письмо и коробку?
— Да, — кивнула она и опять полезла в сумку,
достала коробку из-под туалетной воды и поставила на стол. Любопытство сыграло
со мной злую шутку: я сняла крышку и едва не лишилась чувств. В коробке лежало
нечто сине-кровавое, и я не сразу поняла, что это человеческий палец, скорее
всего безымянный, а на нем кольцо. — Это обручальное кольцо Ильи, —
закрыв глаза, сказала Эмма.
— Боже мой, — простонала я, сползая со стула,
Мишка проявил бдительность и успел подхватить меня на руки.
— Да, ребята настроены серьезно, — подумав, заявил
он. Эмма кивнула, а я вцепилась в Мишкину руку, отказываясь верить в реальность
происходящего.
— Звоните в милицию, — наконец-то смогла
произнести я.
