Мы еще немного поболтали, но ничего полезного я для себя из
последующего разговора не почерпнула. Тепло простившись с сизоносым, я
устремилась к бару и только что ногти от беспокойства не грызла. Ох, неспроста
дядька о Мишке спрашивал, значит, нас уже подозревают. Шаль-нов, конечно,
свинья и обо мне нисколечко не думает, но в тюрьме ему совсем не место, ничего
такого, чтоб в тюрьму садиться, он натворить не успел, а я тем более.
Откуда-то из бокового коридора выпорхнула Зинка, ухватила
меня за локоть и, испуганно озираясь, втянула в маленькую прокуренную комнату с
единственным креслом, двумя здоровенными жестяными банками из-под томатной
пасты, служившими пепельницей.
— Ну, чего мент выспрашивал?
— С кем Палыч ссорился и кому ключи доверял.
— И меня расспрашивал, такой, блин, зануда. А наши
знаешь, что говорят: Палыч сам в клуб влез и Гошку того… — С этими словами
Зинка торопливо прикурила сигарету, сунула ее мне в рот и прикурила следующую,
глубоко затянулась, а я закашлялась. — Во-во, я тоже подавилась, как в
первый раз услышала, — вздохнула она, хватив меня со всей дури ладонью по
спине.
— А кто говорит-то? — прохрипела я, с огромным
облегчением зашвырнув сигарету в банку.
— Вовка-барабанщик. И многие с ним согласны. На кого-то
Палыч наехал, да маху дал, ну и на попятный.
— Чего? — выпучила я глаза, не поняв ни слова.
— Ну, может, они и правы. Мертвым-то его никто не
видел, и ключики-то везде его, замки
Никто не взламывал. Гошку жалко, хороший парень, хоть и
пьяница, его за пьянку из охранной фирмы турнули, забыла, как называется. Он
хвастал, раньше с пушкой ходил и вообще, такая крутая фирма, куда там ментам…
— Да подожди ты с фирмой, — перебила я. — Про
Палыча-то что говорят?
— А чего про него говорить? Либо кокнули, либо удрал
куда. Ему кто только не должен, а народ разный бывает. Пугнул кого, а его в
ответ так испугали, что он ноги в руки и до свиданья, мама.
— Почему же ноги в руки… А вдруг вправду убили?
— Очень может быть. У меня соседу в прошлом году по
башке трубой двинули, железной, бутылку не поделили с нашим дворником, а были
друзья не разлей вода…. Вот… Чего я сказать хотела?.. Из головы-вылетело,
короче, Палыч либо помер, либо нет.
— Я тоже так думаю, — кивнула я, а Зинка
невероятно обрадовалась.
— А я что говорю… Ох, с клубом-то что будет? Вышвырнут
всех на улицу, как чертей блохастых.
— Почему чертей? — думая о своем, спросила я.
— Ну, собак… какая разница? Тебе хорошо, ты
по-французски можешь, а я только ногами Дрыгать, куда меня еще возьмут? Палыч и
тот уволить грозился, дашь за титьки подержаться — добреет, но все равно как на
вулкане. А теперь что? Кто меня возьмет? Слушай, а у Равиля в «Стриптизе» места
есть?
— Не знаю.
— Может, туда податься, пока не поздно. Платят неплохо,
конечно, задницей-то покрутишь… А ты чего планируешь? — встрепенулась она.
— Подожду, пока с клубом не прояснится. Может, никуда и
уходить не придется.
— Тебе хорошо, у тебя муж есть… Слушай, тебя парень
спрашивал, красивый такой, ты с ним еще в прошлый раз шампанское распивала…
— Илья?
— Точно.
— Что ему понадобилось?
— Откуда мне знать? Просто спросил, будешь ты сегодня
или нет.
— А он здесь?
— Был здесь, в баре… Пойдешь к нему? А как же Шальнов?
Не боишься? Муж-то какой бы ни был, все равно муж. — Зинка еще что-то
говорила в том же духе, но я поспешила ее покинуть.
Илья в самом деле сидел в баре. Выглядел он слегка
расстроенным, но, увидев меня, заулыбался.
— Привет, Катрин, — прошептал ласково и поцеловал
меня в висок, я дернулась, точно от прикосновения ядовитой змеи, а Илья
удивился:
— В чем дело?
— Ты сегодня без жены? — съязвила я.
— Как видишь. — Он пожал плечами и засмеялся, а я
в ответ нахмурилась.
— Рядом с ней ты выглядишь менее любезным.
— Послушай. — Теперь он взял меня за руку. —
Моя жена замечательная женщина, но, к сожалению, между нами уже давно
отсутствует понимание…
— Но развестись ты не можешь, потому что она смертельно
больна, — подсказала я, брови Ильи поползли вверх.
— Откуда ты знаешь? — спросил он с искренним
удивлением, а я почувствовала себя дурой.
— Вообще-то я съязвила. Она что, действительно больна?
— У нее рак. Правда, она еще об этом не знает. Эмма
проходит курс лечения, ей говорят, что у нее язва, надежда есть, по крайней
мере, врачи так считают. Сама понимаешь, пока это все как-то не разрешится, я
не могу ее волновать.
Что ответить на все это, я не знала и продолжала хлопать
глазами. Илья сгреб мою руку, поцеловал ее и сказал с чувством:
— Я думал о тебе.
— Я о тебе тоже, — кивнула я. — Слушай, в ту
ночь, когда мы ночевали у меня, ты куда-нибудь уходил?
— Я не очень понял вопрос. — Он выпустил мою руку
и отстранился.
— Чего ж не понять? Я была пьяна в стельку и спала, как
лошадь. Ты всю ночь находился со мной или куда-то уходил?
— Разумеется, всю ночь, куда я, по-твоему, мог уходить?
— Ну, не знаю… например, решил прогуляться под дождем.
Такое бывает…
— Я терпеть не могу прогуливаться, да еще под дождем.
Слушай, что за глупые вопросы?
— Вовсе не глупые, — обиделась я. — В ту ночь
кое-что случилось, и я подумала, может, когда я спала, ты куда-то уходил.
— А что случилось?
— Зачем тебе знать, если ты ни при чем?
— Слушай, ты меня совсем запутала. Что происходит, имею
я право знать?
— Думаю, что нет. Значит, ты уверен, что провел всю
ночь в моей квартире?
— Уверен, — разозлился он.
— А почему твои ботинки были мокрыми?
— Чего? — У Ильи только что глаза на лоб не
полезли.
— Когда тът от меня уходил, я обратила внимание на твои
ботинки. Они были мокрые. Я еще тогда хотела спросить, но решила, что это не
имеет значения.
— А почему теперь имеет?
