— Я и так сегодня много добрых дел сделал. Не хочешь
вместе, не надо. Хотя в цивилизованных странах совершенно чужие люди сидят на
пляжах нагишом, а мы с тобой как-никак родня.
— Мишка, — сказала я серьезно, — если будешь
приставать, сбегу к себе в Кострому, и разбирайся сам как знаешь с трупами,
охранниками и ментами. Вот, честное слово, сбегу.
— Не можешь ты меня бросить, — скроив забавную
рожу, заявил он. — Ты хорошая девчонка, а хорошие девчонки граждан в беде
не бросают. Тебя ж совесть замучает.
— Моя совесть смертельно боится тюрьмы, так что очень
может быть, что будет помалкивать.
Пока Мишка ухмылялся, я благополучно достигла ванной,
скрылась в ней, с особой тщательностью проверив замок. Мишка поскребся в дверь
и крикнул:
— Между прочим, я семь месяцев сидел в каталажке.
— Не я ж тебя туда устроила.
— Но ты бы могла проявить человеколюбие.
— Не могла бы, моя совесть возражает.
— Она еще глупее, чем ты.
— Шальнов, — возвысила я голос, — ты свинья.
— Подумаешь. А ты дура. Вот посадят нас в тюрьму,
будешь локти кусать, что лучшие минуты своей жизни провела в гордом
одиночестве.
— Чтоб у тебя язык отсох, — в сердцах сказала я и
включила воду, чтоб не слышать больше всякие глупости.
Когда я вышла из ванной, Шальнов принципиально не обращал на
меня внимания. Он, насвистывая, побрился, затем принял душ, переоделся и,
заглянув в кухню, где я мыла посуду, сказал:
— Я готов.
— Я тоже готова, — ответила я, снимая фартук, и
неизвестно почему тяжко вздохнула, по крайней мере, вздох не имел никакого
отношения к предстоящей экспедиции. Тут меня озарило, и я растерянно
поинтересовалась:
— Как же мы теперь без машины?
— Машину купим, — ответил Мишка.
— А у тебя есть деньги? — насторожилась я.
— У Катьки есть. Она их копила, а мы поможем истратить.
— Вряд ли она… — начала я неуверенно, но Мишка только
рукой махнул и стал подниматься в спальню. Я поплелась за ним. Он отодвинул
прикроватную тумбочку, маникюрными ножницами подцепил-дощечку паркета, сунул
руку в образовавшуюся щель и через секунду извлек на свет божий металлическую
коробку (кажется, из-под чая), вскрыл ее, и глазам моим предстала пачка
долларов, аккуратно перевязанная резинкой.
Мишка вновь сунул руку в тайник и на сей раз извлек оттуда
целлофановый пакет. Если в коробке купюры были потертые и по десять долларов,
то в пакете новенькие и гораздо большего достоинства. Заглянув в пакет, Мишка
удовлетворенно заметил:
— Между прочим, мои кровные. Катерина Юрьевна свистнула
их, и слава богу, что на черный день отложила. Уж очень твоя сестрица тайники
любит, а фантазия убогая, потому все ее тайны для меня и не тайны вовсе. —
Болтая таким образом, Мишка пересчитал содержимое коробки, хмыкнул, покрутил
головой, деньги оставил на полу, а в коробку вложил записку: «Спасибо, Катя».
— Ты грабишь мою сестру, — гневно заметила я.
— Даже не думал, — обиделся Шальнов. — Твоя
сестрица обдерет меня как липку, вот увидишь. Квартиру уж точно оттяпает. У
меня с ней судиться никакого терпения не хватит, а у Катьки его сколько угодно.
Квартира стоит в сто раз больше, чем она скопила, приторговывая одним местом…
— Замолчи, — пнула я его в бок кулаком, он моргнул
и заявил испуганно:
— Извини, я забыл, что здесь несовершеннолетние.
— И все-таки поступать так — нечестно.
— Хорошо, давай все спрячем назад. А бегать за Лосем
будем на своих двоих, километров двадцать ты пробежишь, потом я, тут главное —
от машины не отстать.
— Ладно, — вздохнула я, чувствуя, что сейчас
непременно разревусь. Мишка с минуту таращился на меня, затем хмыкнул, вернул
банкноты в банку и спрятал ее под паркет.
— Так и быть, обойдемся без ее заработков, а эти не
отдам, — кивнул он на пакет. — Говорю: мои кровные, Катька их
свистнула, а я возвращаю награбленное, и взгляды твои на меня больше не
действуют, хочешь — реви, хочешь — сиди на полу сиротой казанской.
— Что ты завелся? Вернется Катька, с ней и разбирайся.
И пожалуйста, не забывай главного: я совершенно не хочу в тюрьму.
— Да кто ж в нее хочет? — вздохнул Мишка, приладил
дощечку на место, сдвинул тумбочку и отряхнул штаны. — Потопали.
Отправились мы на такси, и вовсе не к Лосю, как я
предполагала, а в автосалон, который по большому счету никаким автосалоном не
был. Обыкновенный пустырь, находившийся сразу же за бензозаправкой, обнесенный
металлической сеткой с воротами и калиткой, за которой стояли штук двадцать
машин, по виду совершенно непригодных для передвижения по причине почтенного
возраста, а также имелось дощатое сооружение с шиферной крышей и крылечком, над
которым красовалась надпись «Автосалон».
— О господи, — простонала я, увидев все это.
— Не придирайся, — пожал Мишка плечами, шагая к
калитке. — Машины здесь хоть и подержанные, но вполне приличные. Новая
машина нам без надобности, если кто-то пристрастится тормоза портить, так новая
машина — пустой перевод денег. Старушку вроде этих не так жалко.
— А ездить на них можно? — усомнилась я.
— Сейчас узнаем.
Не успел Мишка произнести последнюю фразу, как на крыльце
домика появился молодой человек в тренировочном костюме и темных очках, увидев
нас, он поспешно спустился и пошел навстречу.
— Чем-нибудь интересуетесь? — спросил молодой
человек настороженно.
— Да. Желательно «девятку», несильно битую и чтоб
бегала как положено.
— Пойдем посмотрим, — обрадовался парень
потенциальному покупателю, приглядываясь к Мишке со все возрастающим доверием.
Они пошли вдоль ряда машин, вроде бы забыв про меня. Воспользовавшись этим, я
устроилась на крыльце и стала разглядывать свои ноги за неимением более
подходящего объекта.
Минут через пятнадцать Мишка проехал мимо на «девятке»
белого цвета, совершил круг почета и исчез за домиком. А еще через полчаса мы
на этой самой «девятке» уже выезжали за ворота.
— Вот это сервис, — радовался Мишка неизвестно
чему, в салоне все дребезжало, стучало, к тому же еще и воняло, запах въелся в
обшивку навеки, и открытые окна не помогали.
— Что это такое? — не выдержала я.
