— Мишка, пойдем отсюда. — Я потянула его в сторону
подвала, боясь, что в любой момент могу заорать от ужаса.
— Рука еще теплая, — шепнул он, сдавив мое плечо,
посмотрел наверх и решительно заявил:
— Быстро на второй этаж.
Не помня себя, я бросилась за ним. Дверь в кабинет Юрия
Павловича была приоткрыта, свет горел только в коридоре.
— Не ходи туда, — испугалась я, поняв, что он имел
в виду, говоря о том, что рука парня еще теплая. — Вдруг он вооружен?
Мишка взглянул на фонарик, который держал в руках,
перехватил его поудобнее и шагнул к двери. Она распахнулась с легким скрипом, и
я увидела небольшой кабинет, жалюзи на окнах были опущены, и здесь царил
полумрак, но света было достаточно, чтобы разглядеть, что ящики стола выдвинуты,
содержимое их разбросано по полу, картина в темной раме лежит на столе, а там,
где она предположительно висела, виднелся открытый металлический ящик,
вделанный в стену, в замке торчали ключи и завораживающе раскачивались.
— Черт, — рявкнул Мишка и подскочил к тайнику. Тот
был совершенно пуст. — Опоздали, — сказал он со вздохом, пнул стул,
тот с грохотом упал, а я подпрыгнула.
— Мишка, — позвала я испуганно. — Когда мы
вошли, ключи раскачивались…
Он кинулся вон из комнаты, таща меня за руку, как на буксире,
затем замер посреди коридора, прислушиваясь. И тут до меня донесся едва слышный
шум. Кто-то осторожно прошел прямо под нами.
Я потянула Мишку за рукав, сделала знак молчать и ткнула
пальцем в пол, он согласно кивнул, и мы на цыпочках пошли дальше, стараясь не
дышать. Ступенька лестницы предательски скрипнула, мы замерли, и человек там
внизу тоже, потому что шагов я больше не слышала. Уже не таясь, мы сбежали по
лестнице и оказались в коридоре, а прямо перед нами метнулось что-то черное,
Мишка швырнул фонарик, раздался негромкий крик, а вслед за этим грохнул ,
выстрел, я завизжала, Мишка толкнул меня в спину, сбивая с ног. Я обхватила
голову руками, боясь повернуться, и вновь услышала выстрел, потом страшный
грохот и топот ног. Где-то хлопнула дверь, а я решилась поднять голову. Мишка в
нескольких метрах от меня сидел на полу, и в темноте, не видя его лица, я вдруг
подумала, что его убили, взвизгнула и бросилась к нему, не помня себя от ужаса,
но он сказал:
— Найди фонарик, ни черта не видно. — Я так обрадовалась,
что на время забыла о грозящей нам опасности, включила фонарь и смогла
убедиться, что никаких увечий у Мишки не наблюдается. — По башке мне
двинул, — пожаловался он. — Вот этой штукой. — И
продемонстрировал пистолет.
Тут как раз взвыли милицейские сирены, а мы мигом
сообразили, что находимся в клубе, неподалеку сидит убитый сторож, а у Мишки
пистолет в руке. Нас точно подбросило.
— Сматываемся, — рявкнул он и кинулся к двери в
подвал, я с замиранием сердца ожидала самого худшего: а если убийца воспользовался
этой дверью, а потом запер ее? Разве Мишка успеет открыть ее до появления
милиции? А если этот тип поджидает нас в подвале? Впрочем, у нас теперь есть
пистолет…
Дверь оказалась незапертой, и в подвале нас никто не
поджидал, но мир вокруг словно взбесился: тишину, царившую в клубе, сменил
невероятный шум: что-то гремело, звенело и выло, хлопали двери, грохотали шаги,
а мы неслись как угорелые, уронили коробки, умудрились протиснуться к двери и
даже ее захлопнули.
— Наверх, — скомандовал Мишка. Вместо того, чтобы
воспользоваться окошком и вылезти во двор, мы стали подниматься по шаткой
лестнице без перил сначала на второй этаж, а потом на чердак, вылезли через
чердачное окно и по покатой крыше спустились к примыкающему одноэтажному зданию
обувного магазина. Здесь была пожарная лестница, чтобы спуститься по ней,
потребовалось полминуты. Мы оказались в узком переулке между двух домов,
выскочили на проспект и, взявшись за руки, зашагали в сторону парка, где
устроились на скамье и наконец-то смогли отдышаться. Отсюда мы могли наблюдать,
как к зданию клуба съезжаются машины, дом оцепили, милиция демонстрировала
повышенную готовность к действиям, но что там конкретно происходило, разглядеть
не удалось. — Сматываемся, — мудро рассудил Мишка. — Как бы собак
не привезли.
При мысли о собаках я почувствовала приступ головокружения и
с такой скоростью устремилась по проспекту, что Мишка едва поспевал за мной.
Много сил у него уходило на размышления, по крайней мере, он пытался убедить
меня, что мыслит очень активно, когда трусил рядом.
— Я оказался прав, — удовлетворенно заявил
он. — Все упирается в этот чертов кабак. И убить нас хотели неспроста — мы
подобрались к убийце слишком близко.
— Это он к нам подобрался, — не выдержала
я. — Господи, да нас чуть не поймали рядом с трупом. Кстати, трупов уже
два, а мы до сих пор понятия не имеем, кому все это надо. Между прочим, у нас
есть серьезный подозреваемый, этот, как его, Славка Лось, и вместо того, чтобы
совать голову в петлю в этом дурацком притоне, стоило попытаться его найти.
— Попытаемся, — согласно кивнул Мишка и вдруг
спросил:
— Куда ты так летишь?
— Ты же что-то говорил о собаках?
— Тогда разумнее прокатиться на троллейбусе. Вот он,
кстати.
И в самом деле, из-за угла появился троллейбус, и мы,
немного поднажав, успели на остановку. Троллейбус был наполовину пуст, я
устроилась возле окна и только тогда почувствовала, что смертельно устала,
казалось, мне уже ни за что не подняться со своего места и шага не сделать. Но
как только Мишка дернул меня за рукав, я быстро устремилась к выходу, а
оставшиеся пятьсот метров до дома преодолела вообще в считанные секунды.
Я открыла глаза. Сквозь жалюзи пробивались солнечные лучи,
голова болела, кости все вместе и каждая в отдельности ныли, а жизнь в
перспективе была начисто лишена оптимизма.
— Это ужасно, — сказала я, покачав головой, имея в
виду и скверное самочувствие, и перспективу, и только тут заметила Мишку: он
сидел в кресле справа от меня и спал, приоткрыв рот и запрокинув голову, на
сервировочном столике по соседству стояла какая-то еда, прикрытая салфеткой,
чайник и чашки, а также лимон на блюдечке, порезанный кружочками. Я громко
кашлянула, а Мишка, открыв глаза, сладко потянулся, зевнул и заявил:
— Сон мне приснился, класс. Хочешь расскажу?
— Зачем мне твой сон? — нахмурилась я, подозревая,
что снилось ему что-то неприличное, судя по дрянной улыбке, незамедлительно
появившейся на его губах.
— Что значит «зачем»? — обиделся он. — Люди
должны делиться.
— С нами?
