Все пять лет существования «Славян»
практически не принесли ему никаких накоплений. Что когда-то было, то скушал
кризис, инспирированный печально известным Киндер-сюрпризом, а с тех пор Родион
никак не мог снова обжиться. Все надеялся, что «Славяне» опять воспрянут, но
теперь рухнули последние надежды. Его компаньоны поделили имущество фирмы
подобно тому, как грек Попандопуло в известной оперетте «Свадьба в Малиновке»
делил награбленное добро: «Это мне. Это снова мне. Это еще раз мне. Это опять
мне…» Да, Виталя с Люсей ушли домой, в метафорическом смысле тяжело груженные:
они в довесок к деньгам забрали и оба автомобиля, принадлежавшие «Славянам»,
побитые «Волгу» и «Газель», ну а Родиону милостиво позволили взять себе старый
компьютер и такой же старый принтер. Спорить с этими западносибирскими
крестьянами из-за собственности Родион органически был не способен: социальное
происхождение (потомственный интеллигент) не позволяло. Он только подумал, что
не зря и Виталиных, и Люсиных предков когда-то раскулачили и сослали в Сибирь,
и от души пожалел, что не был в прошлой жизни бойцом какого-нибудь продотряда
или кто там вытрясал души из мироедов?
– На такси поедем?
Компьютер с барского плеча Родион тогда не
взял: у него дома имелся новый и очень хороший ноутбук и принтер был, поэтому
он забрал только сканер, а битый-перебитый апгрейд подарил наборщице (и по
совместительству корректорше) Валентине. У Валентины подрастали два сына,
которые иногда, пользуясь снисходительным разрешением Родиона, приходили в
«Славян» и резались в какие-нибудь там кровавые виртуальные игрушки. Ну, теперь
будут резаться дома.
Валентина была так ошеломлена щедростью
Родиона Петровича, что не сразу сообразила: издательство-то ликвидируется!
Работы-то она лишается! Дело было, конечно, не только в зарплате: из всех
сотрудников их крошечного издательства одна только Валентина с восторгом
относилась к идеям Родиона и носилась с каждым новым словарем, как заботливая
мама с дитятей, вычитывая бесчисленные корректуры с истинным наслаждением и
донимая новыми и новыми правками верстальщика Костю, человека столь же
ленивого, сколь и хитрого. Костя даже не пытался сделать вид, что огорчен
распадом издательства, и незамедлительно свалил на какую-то компьютерную
синекуру в Пенсионный фонд, ну а Валентина даже поплакала от огорчения.
Родиона долго преследовало чувство какого-то
смутного стыда по отношению к этой добродушной, замотанной жизнью, давно
растерявшей остатки былой красоты бабенке, он даже как-то раз позвонил потом
Валентине, однако разговора не получилось: она только что узнала о смерти
своего непутевого, давно пропавшего мужа и была этим до такой степени
потрясена, что с трудом могла два слова связать. Родион, помнится, немало
поразился такой чувствительности (о своем пропавшем муженьке Валентина по жизни
отзывалась с глубоким презрением), но философски рассудил, что женская душа –
потемки, и не стал более докучать Валентине звонками и разговорами.
– На такси поедем?..
Какая-то женщина шарахнулась от назойливого
искателя пассажиров, увесисто наступила на ногу Родиону и осталась стоять
словно бы в задумчивости.
– Извините, – сказал он, рассеянно
поднимая глаза, – вы не могли бы…
И чуть не засмеялся, ведь перед ним был не кто
иной, как его бывшая корректорша Валентина Абдрашитова! Та самая, о которой он
только что подумал! Чудилось, вызванная его воспоминаниями, она вывалилась из
какого-то гиперпространства и теперь не знала, что делать.
Егор Царев
Май 2001 года, Агадир
Егор переваривал полученную информацию и даже
не сразу осознал, что движение «Папы Карима» прекратилось. На палубе показалась
ранее отлеживавшаяся в кубрике команда, вынесшая снасть и мешки с кусочками
рыбы. Оказалось, что здесь, на этом самом месте, будущим охотникам на акул
предстоит наловить себе рыбешки на обед. А команда этот обед приготовит.
Кое-кому, в том числе Егору, пришло в голову воспоминание о том, как гид
Константин Васильевич сулил им шашлычок из акулы, и тут-то следовало бы
зародиться первому сомнению в исполнимости обещанного, однако зародиться оно не
успело: на туристов навалилась морская болезнь.
Черт ее знает, откуда она взялась! Только что,
ну вот только что они ощущали себя лихими покорителями пространства, этакими вспарывателями,
разрезателями тугих зеленых волн. Но стоило суденышку остановиться и безвольно
закачаться на этих самых волнах – высотой, повторимся, с двух-, а может, даже и
с трехэтажный дом… Стоило до их нюха донестись запаху перегорелого машинного
масла, а главное – вонищи, исходящей от протухшей наживки… Неужели на это
клюнет какая-либо порядочная рыба? Неужели она быстренько не переплывет из
Атлантического в Индийский, а то и в Тихий океан, морща нос от отвращения и не
сдерживая рвотных спазмов?! Количество рыболовов резко уменьшилось, зато палубы
«Каримова папашки» украсились фигурами, свесившимися через борт. Ниже, как
можно ниже, чтобы не забрызгаться… Осторожнее, так и свалиться в океан недолго!
Ну, конечно, первыми сдались дамы. «Надежда
Гуляева» отправилась проницать взором морские глубины раньше других. Родион
топтался рядом, поддерживал ее голову, подавал салфетку; потом она ушла куда-то
в кубрик, наверное, решила полежать, а Родион вернулся к рыбалке. Он был свеж и
бодр как огурчик. Провожал сочувственным взглядом спутников, которые по одному
откалывались от компании, и продолжал трясти леской над бортом. Снасть была
устроена на манер перемета: длинная леска с несколькими крючками, усаженными
этой вонючкой, которая, судя по всему, чрезвычайно нравилась сардинке. А может,
ей нравились голубоглазые блондины. Вернее, один конкретный блондин, потому что
у Егора, которого тоже нельзя было назвать брюнетом, да и глаза у него были
скорее светло-синие, чем черные, не клевало – хоть плачь. А у Родиона – клевало.
Да еще как! Вскоре даже видавшая виды команда собралась вокруг этого русского,
выражая свое восхищение беспрестанным «о’кей» и похлопыванием по плечам. И что
характерно, не сглазили удачу похвалами: сардинка просто-таки выскакивала из
моря, чтобы шлепнуться к ногам Родиона!
В другое время Егор обиделся бы на такую
подлянку судьбы, и сильно обиделся бы. Но сейчас у него не было на это ни
времени, ни сил. Морская болезнь обрушилась на него с внезапностью торнадо и с
неодолимостью цунами. Стихия! Склоняясь над бортом, а потом цепляясь за унитаз,
извергаясь в мучительных судорогах, он ощущал себя совершенно безвольным,
слабым, жалким и несчастным. Подобной неспособности к сопротивлению, подобного
ошеломляющего бессилия, астении, красиво говоря, как духовной, так и
физической, он не ощущал лет этак, не соврать, пятнадцать, он даже там не
чувствовал себя таким немощным. Там не чувствовал, а вот перед тем, как попасть
туда…
