Джезаль проглотил горькую слюну. Он вспомнил совершенно непригодных для войны ополченцев, которых он видел у западных ворот, на площади, теперь, вероятно, захваченной гурками. Самые обычные горожане, они взирали на него с надеждой и гордостью. Затем он попытался представить себе, как может выглядеть тысяча убитых. Он представил сотню мертвецов, лежащих в ряд, один к другому. Потом десяток таких рядов, один за другим. Тысяча. Он до боли прикусил ноготь большого пальца.
— И еще больше раненых, — добавил Варуз, точно неожиданно повернул нож. — А у нас совсем нет для них места. Два квартала частично оккупированы гурками, враг обстреливает зажигательными бомбами самое сердце города.
Джезаль потрогал языком не до конца зажившее место между зубами. Он помнил собственную боль на бескрайней равнине под беспощадным небом: она пронизывала его лицо, когда повозка скрипела колесами и вздрагивала.
— Откройте Агрионт для раненых и бездомных. Поскольку армия в походе, здесь достаточно места. Казармы на тысячи людей и вдоволь провизии.
Байяз покачал лысой головой.
— Это рискованно. Мы не имеем возможности проследить, кто попадет внутрь. Гуркские агенты. Шпионы Кхалюля. Не все из них те, кем прикидываются.
Джезаль скрипнул зубами.
— Я готов рискнуть! Я король или нет?
— Вы король, — сердито произнес Байяз, — и вам следует подумать хорошенько, прежде чем так поступать. Сейчас не время для сантиментов. Враг приблизился к стене Арнольта. Гурки могут находиться всего в двух милях отсюда.
— В двух милях, — пробормотал Джезаль, нервно скользнув взглядом на запад.
Стена Арнольта вырисовывалась четкой серой линией между зданиями и с высоты выглядела ужасающе хрупкой и тревожно близкой границей. Внезапно Джезаля охватил страх. Не вина, не укор совести за каких-то неизвестных ему, абстрактных людей, находящихся там внизу, в клубах дыма, а реальный и очень личный страх за собственную жизнь. Такой же, как тогда, среди камней, когда на него надвигались два воина, готовых его убить. Возможно, он совершил ошибку, оставшись в городе, когда у него был шанс уехать. Возможно, еще не поздно…
— Я выстою или паду вместе с жителями Союза! — крикнул он, в равной степени разозлившись и на собственную трусость, и на мага. — Если они умирают за меня, я умру за них. — Он отвернулся от Байяза и быстро отвел глаза. — Откройте ворота Агрионта, маршал Варуз. Вы можете разместить раненых во дворце, если будет необходимо.
Варуз нервно бросил взгляд на Байяза и сдержанно поклонился.
— Тогда мы разместим госпитали в Агрионте, ваше величество. Казармы откроем для горожан. Дворец пока оставим закрытым. По крайней мере, пока дела не пойдут хуже.
Джезаль не представлял, как это — еще хуже.
— Хорошо, хорошо. Смотрите сами.
Он отвернулся от горящего города и смахнул слезу, направившись к длинной лестнице. От дыма, конечно. Он плакал от дыма, отчего же еще.
Королева Тереза сидела одна на фоне окна в своей огромной спальне.
Графиня Шалер оставалась во дворце, но она взяла себе за правило не попадаться на глаза Джезалю. Прочих придворных Тереза отправила в Стирию еще до того, как гурки заблокировали гавань. Джезаль хотел бы вместе с ними отослать и королеву, но, к несчастью, выбора у него не было.
Когда он вошел и закрыл дверь, Тереза даже не взглянула в его сторону. Он подавил тяжелый вздох и устало пересек комнату. На его сапогах виднелась грязь после дождя, кожа стала маслянистой от гари, пропитавшей воздух.
— Вы приносите сюда грязь, — произнесла Тереза, даже не обернувшись. Голос ее звучал холодно, как всегда.
— Война — грязное дело, моя милая.
Одна сторона ее лица вздрогнула от отвращения, когда он произнес два последних слова. Джезаль заметил это и даже не знал, смеяться ему или плакать. Он тяжело опустился на стул напротив Терезы. Он остался в этих самых грязных сапогах, прекрасно понимая, что это ее взбесит. Что бы он ни сделал, ее бесило все.
— Вам обязательно являться ко мне в таком виде? — резко спросила она.
— О, я не мог не прийти. Вы моя жена, в конце концов.
— Не по своей воле.
— И не по моей, но я хочу помириться. Верьте или нет, я бы предпочел жениться на той, кто не испытывает ко мне ненависти. — Джезаль провел рукой по волосам и не без труда смирил свой гнев. — Давайте хотя бы не будем воевать, пожалуйста. Войны хватает снаружи. Больше, чем я могу выдержать. Почему бы нам не быть вежливыми друг с другом?
Она долго смотрела на него, задумчиво сдвинув брови.
— Как вы можете?
— Как я могу — что?
— Продолжать эти попытки.
Джезаль решился изобразить улыбку.
— Я надеялся, что вы хотя бы оцените мою настойчивость.
Она не улыбнулась, но ему показалось, что жесткая линия ее рта чуть смягчилась. Он не отважился бы предположить, что она начала оттаивать, но ему хотелось ухватиться за малейшую надежду. Надежд было так мало в эти дни. Джезаль наклонился вперед, серьезно вглядываясь в глаза Терезы.
— Вы дали мне понять, что ни во что меня не ставите, и я вряд ли могу вас винить. Поверьте, я не слишком много возомнил о себе. Но я пытаюсь… серьезно пытаюсь… стать лучше.
Угол рта Терезы приподнялся в печальной, но все же улыбке. К величайшему удивлению Джезаля, она протянула руку и легко прикоснулась ею к его лицу. У него перехватило дыхание, кожа под ее пальцами как будто онемела.
— Отчего вы не можете понять, что я презираю вас? — спросила она.
Он похолодел.
— Я презираю то, как вы выглядите, презираю ваши чувства, звук вашего голоса. Я презираю это место и всех здешних людей. Чем скорее гурки сожгут все до основания, тем счастливее я буду.
Она отняла руку и отвернулась к окну. Отблески света падали на ее великолепный профиль.
Джезаль медленно поднялся.
— Я подыщу себе другую комнату, чтобы спать сегодня ночью. В этой совсем холодно.
— Наконец-то.
Когда человек получает все, о чем он мечтал, это может стать для него сущим наказанием. Если блестящие награды вдруг превращаются в пустые побрякушки, у него не остается даже мечтаний для утешения. Все то, чего Джезаль, как ему казалось, желал — власть, слава, прекрасные атрибуты величия, — все нынче превратилось в пыль. Теперь он хотел одного: чтобы все было как прежде, до того, как его мечты сбылись. Но пути назад нет. Никогда.
Ему нечего было больше сказать. Он сухо повернулся и направился к двери.
Лучше оставаться в земле
Если ты выживаешь в бою, ты роешь могилы для мертвых товарищей. Последняя дань уважения — даже если ты совсем не уважала их. Ты копаешь как можно глубже, ты спихиваешь их туда и засыпаешь землей. Они гниют, и ты о них забываешь. Так было всегда.
